Избранное
Шрифт:
— С какими высказываниями?
— Дело в том, что из всех ваших речей явствует, что вы всегда хотели уйти в «то, от чего никто не застрахован». Я использую вашу формулировку. Итак, уйти в «незастрахованное», но уйти одному, оставив каким-то образом вашу жену в этом мире.
— Это правда, — признался подсудимый. — Я был не лишен высокомерия, свойственного всем мужчинам.
— Опять сплошные загадки. Что это значит?
Это значит, что из-за высокомерия он заранее считал, что вряд ли допустимо ввергать женщину в пучину неизвестности
— Я думал, она меня будет задерживать. И не верил, что сумею, поборов слабость, преодолеть ее сопротивление. И тогда моя слабость могла бы легко обернуться ненавистью. Этого я как раз и боялся. Да, я боялся того мгновения страха.
— Мгновения страха?
— Да, так это можно назвать.
— Вы имеете в виду мгновение, когда ваша жена спускалась по лестнице?
— Да, вероятно, это и было подобное мгновение. Во всяком случае, я очень испугался, очень, очень. Вел себя, как жалкий трус. Но это не относится к делу. Я говорю о себе только потому, что по этой причине я буду согласен с любым вашим приговором.
Каждый раз, когда подсудимый так или иначе касался будущего приговора, в зале наступало замешательство, нечто вроде тягостного молчания. И это дало возможность подсудимому вполголоса продолжать свою речь:
— Я уже спросил господина адвоката…
— Что спросили? — сказал председатель суда, по-видимому тоже напуганный.
— Я уже спрашивал господина адвоката, существует ли…
— Говорите, пожалуйста, немного громче!
— Он сказал, что такого закона нет, хотя, на мой взгляд, его следовало бы ввести.
— Какого закона?
— О том, что человек совершает подлость, если из-за своей слабости или из-за своих эгоистических колебаний доводит другого человека до того, что тот плачет или чувствует себя виноватым. И за эту подлость нужно наказывать. Возможно, вы установите, господа, что в этом пункте я все же сын своей матери, хотя я и внушал себе, будто сделал буквально все возможное, чтобы не стать таким, как она. Словом, если вы установите, то тогда… Но такого закона нет.
— Почему ваша жена должна была чувствовать себя виноватой? — спросил председатель суда.
— Не исключено, что это было всего лишь мимолетное настроение, — сказал подсудимый. — Откуда я знаю?
Но тут в допрос опять включился прокурор, которому председатель суда предоставил слово кивком головы.
— Скажите, вы считаете возможным, что жена обсуждала с кем-то посторонним ваш брак?
— С кем-то посторонним?
— Ну да, с приятелем или с приятельницей.
— У нас не было приятелей.
— У вашей жены тоже не было?
— Чтобы ответить на этот вопрос, разрешите мне, пожалуйста, уточнить его, так сказать, в вашем духе, господин прокурор. Вы хотели бы узнать от меня, не оставила ли жена мой дом ради другого мужчины? Не так ли? Почему, собственно, не называть вещи
— Подсудимый! — прервал подсудимого председатель суда.
— Извините! Но ведь я отвечаю на поставленный вопрос. К сожалению, мой ответ вас разочарует. Я утверждаю, что задача найти этого другого человека — задача суда, а вовсе не моя. И до тех пор, пока он не найден — пусть он будет даже ангелом, — до тех пор, пока он не найден, меня следует держать в качестве заложника.
Председатель суда снова призвал подсудимого к порядку, указав на недопустимость его издевательского тона.
Поскольку у прокурора больше не было вопросов, председатель продолжил судебное следствие сам.
— Давайте займемся сейчас теми минутами, когда ваша жена спускалась по лестнице.
Для прояснения обстоятельств дела следует восстановить картину во всех подробностях. Даже незначительные детали важны для следствия. Согласно показаниям подсудимого, он находился в тот момент на кухне и вытряхивал из пепельницы окурки. И тут он услышал какие-то непривычные шорохи.
— Что вы услышали?
— Скрип двери наверху или, быть может, скрип половицы на втором этаже.
— Вы сразу же поняли, что идет ваша жена?
— Кто же это мог быть еще?
— Ну, к примеру, прислуга.
— Прислуга? Нет, я сразу узнал, кто идет.
— Объясняете ли вы это тем, что подсознательно ожидали: ваша жена спустится вниз?
— Это могла быть только жена, и никто другой. Вот и все.
— Ну и как вы поступили?
— Стал прислушиваться.
— Вы уже вытряхнули пепельницу?
— Да, по-моему. Трудно теперь припомнить.
— Но ведь вы держали ее в руке?
— Вероятно. Что случилось с пепельницей?
— А дальше? Что вы сделали потом?
— Ничего. Ничего не в силах был сделать. У меня захватило дух. Я замер. Чувствовал, будто меня застали врасплох.
— Но почему, собственно? Вы ведь не совершили ничего предосудительного. Даже ничего из ряда вон выходящего.
— Моя ошибка состояла в том, что я совершенно отключился. Я забыл, что надо постоянно… Я так и не успел отреагировать.
— Ну хорошо, а потом?
— Я слышал, как она спускалась по лестнице. Очень медленно — во всяком случае, мне так показалось. Мне и сегодня так кажется, хотя, очевидно, спускалась она совсем недолго. Потом я ее увидел. Сперва туфли, ноги.
— Увидели из кухни?
— Да.
— От кухонного буфета лестницы не видно.
— Я, кажется, дошел до дверей кухни, ничего, впрочем, не соображая. Да, так оно и было. Мне пришлось прислониться к дверному косяку. Я не в силах был держаться на ногах. Подумал даже, что меня уже вовсе не видно…