Избранное

Носсак Ганс Эрих

«Вопрос: Вы, следовательно, не слишком высоко ставите писательство? Ответ: Боже правый, если вы имеете в виду, что книги или слова еще никогда не смогли воспрепятствовать воинам, концентрационным лагерям и атомной бомбе, так это ведь не ново. Часто страдаешь от своей беспомощности, по делать из-за этого великий жест самоотречения, как сделал Сартр, это неверно. К тому же постановка вопроса кажется мне ложной. Или слишком морализирующей. Книги — это всегда кардиограммы или отчеты об экспедициях». [22] .

22

Там

же, S 15.

Наследие Ганса Эриха Носсака, хотя и однотипно по сумме лежащих в основе его идей и определяющих его художественных приемов, весьма неравноценно. Наибольшее значение — и наибольшее право на долгую жизнь — имеют те его книги, в которых он ближе подходил к реальным проблемам современности, в которых его исследовательская мысль шла не в априорно запрограммированную область элитарного, нравственного и интеллектуального уединения, а в гущу реальных человеческих проблем. Здесь его мастерство повествователя и психолога раскрывалось в полную силу.

П. Топер

Спираль

Роман бессонной ночи

Некое событие лишило человека сна. Он пытается вспомнить свою жизнь, додумать ее до конца; с разделенными ролями он судит себя: обвиняет, защищает и старается вынести оправдательный вердикт, чтобы наконец-то обрести покой. Вот-вот спираль его мыслей опустится вниз и человек погрузится в сон, но тут он вдруг натыкается на какую-то сцепку из своей жизни, и его опять выбрасывает в бессонницу, под безжалостный свет сумерек.

Может быть, человек в результате прекратит борьбу и, зябко ежась, встанет у окна. На улице уже светает, защебетали птицы.

Виток спирали I

На берегу

— А теперь я отведу его, не то совсем стемнеет, — сказал мой зять. Он стоял у маленького зеркальца и приглаживал волосы расческой. При этом он слегка нагибал голову. Зеркальце по его росту висело чересчур низко.

— Поедешь на мотоцикле? — спросила моя сестра.

— Да нет же. Зачем? Отсюда это в двух шагах. — С этими словами зять скрылся в их спаленке, чтобы надеть сапоги.

Сестра растерянно взглянула на меня. Ее имени я не назову. Может быть, назову после, а теперь не хочу. Мне это больно. А то имя, которое ей дали другие, к ней не подходит.

Я предпочел бы переночевать у них. Но не мог. У них всего-то была кухня и одна комнатушка, где стояла кровать. Кроме того, мне надо было попасть на попутный грузовик, который уходил завтра утром ни свет ни заря. Мы долго прикидывали так и эдак. Правильней было уйти.

— Ты боишься? — спросил я сестру.

Она покачала головой. Точь-в-точь как раньше, когда огорчалась. Плакала она редко. Только качала головой и смотрела на человека своими огромными светло-карими глазами. Не говоря ни слова. Конечно, никого не могло обмануть это ее качанье головой, но такова уж она была. Я в шутку ударил ее по руке. Теперь, когда она сидела напротив меня за кухонным столом, не было видно, что она в положении. Маленькое личико, такое же, как всегда, и худые плечи. Да, это просто не умещалось в моем сознании. Но стоило ей встать, и все было заметно. Фигура ее стала совершенно бесформенной. Это настраивало меня на грустный лад, и потому я делал вид, будто ничего не замечаю.

Я казался себе старше ее.

— Все еще наладится! — сказал я и тут же устыдился этой глупой фразы.

В соседней комнате упал на пол металлический рожок для обуви, и было слышно, как зять ногой выталкивает его из-под кровати.

— Передай от меня привет Нелли, — сказала моя сестра.

— Кто она такая? — спросил я.

— Одна девушка там, на постоялом дворе. Кельнерша. Да, поклон ей от меня.

Я не понял, почему надо передавать приветы этой Нелли, но все равно кивнул в знак согласия.

— Не забудь только, — прошептала она снова.

И тут вошел мой зять. Он поправил на себе форменную тужурку. Муж сестры был таможенник.

— Ну вот. Давай, — сказал он.

Я поднял рюкзак с покупками, он оказался довольно тяжелый; впрочем, и по дороге сюда рюкзак весил не меньше из-за тех вещей, которые я привез сестре. Я перекинул рюкзак через правое плече, и он повис на одной лямке.

— Ну вот! — повторил я слова зятя. Теперь мы стояли с сестрой друг против друга. Я был немножко выше ее. Вроде она стала меньше ростом. Я охотно погладил бы ее по голове, иногда ее гладил по голове отец — тогда, когда она жила еще с нами и когда этого никто не видел. У сестры были совсем светлые волосы, мягкие-премягкие. Но я не стал гладить ее из-за зятя, а может, из-за нее самой.

— Ты скоро вернешься? — спросила сестра.

— Ну конечно, золотце, — ответил зять. — Доведу парня и мигом мотану обратно. — Он вышел из кухни.

Нагнувшись немного вперед, я поцеловал сестру. Надо было придерживать рюкзак: он мог перевалиться со спины на грудь.

— Всего хорошего, — сказал я, выпрямляясь.

И вдруг сестра перекрестила меня, очень быстро, неловко. Безмерно удивленный, я вышел вслед за зятем.

Внизу, на улице, все еще парило, там было куда душнее, чем наверху и на лестнице. Мне хотелось обернуться и помахать сестре рукой. Но их окно смотрело во двор.

До гостиницы и впрямь оказалось недалеко. За второй поперечной улицей начиналась главная городская магистраль, переходившая в шоссе, а оттуда было всего каких-нибудь сотня-две шагов.

— В ее состоянии она неохотно остается одна, — сказал мой зять.

Я промолчал. Трудно было бы растолковать ему, что сестра моя не боялась одиночества. Нас так приучили дома.

— Еще месяц, по-моему, — продолжал он. — Все у нее нормально, говорит врач из больничной кассы. Я был с ней там два раза. Можете не беспокоиться насчет нее.