Избранное
Шрифт:
— Батюшки! Вот так штука!
Она изумленно уставилась на свои юбилейные часы. Вторично отворила дверцу и толкнула блестящий маятник. Часы издали тихий звук, как бы собираясь пойти, маятник нехотя качнулся, но тотчас же застыл в вертикальном положении, будто некие таинственные причины препятствовали ему соревноваться в беге со временем.
Бабушка опять толкнула маятник, затем водрузила на нос очки, подвигала немножко стрелки и принялась наклонять часы в разные стороны, осторожно потряхивая их: такие меры всегда приводили в чувство наши старые часы. Но все было без толку. Часы Женского союза не ожили.
— Вот ведь скотина какая! А ты, внучек, их случайно не трогал?
— Нет, — ответил я.
—
— Можно я попробую?
— Только не поломай.
Я стал на цыпочки и повторил все, что делала бабушка: наклонил часы налево, потом направо, вперед, назад, легонечко потряс их, подвигал стрелки, с глубокомысленным видом пощелкал по маятнику, каждый раз внимательно прислушиваясь ко всем звукам, издаваемым часами. И наконец вынес суждение: часы, видимо, сломались.
— Сломались! Это новые-то часы! — Бабушка даже рассмеялась, такой вздорной показалась ей моя мысль. — Ну уж нет, им просто надо разойтись, вот и все, может быть, они уже сегодня ночью сами по себе пойдут. Давай-ка, голубчик, подождем, и никому об этом ни слова. А то кое-кто из мухи делает слона.
Часовщика в нашем селении не было, но всех выручал Йоуаким Йоунссон. Он был мастером на все руки: маляром, каменщиком, столяром, кузнецом, электриком, механиком, изобретателем и художником. Те, кому надо было залучить к себе Йоуакима, почти никогда не ходили к нему домой, а просто вставали где-нибудь на углу или перекрестке — и действительно, вскоре он появлялся, дымя трубкой, в любое время года без шапки и перчаток, размахивая пилой и молотком, отверткой, ватерпасом, малярным ведерком, куском провода, метром или клещами. Дел у Йоуакима вечно было по горло, вечно он метался от одного клиента к другому, с утра до вечера, а порой и по ночам. Он никогда никому не отказывал ни в какой просьбе, никогда ничего не требовал за свои труды, предоставляя заказчикам самим решать, сколько и когда платить. Многие забывали расплачиваться, а кое-кто даже просил у него в долг крону-другую, когда он кончал работу. В селении говорили, что Йоуаким может привести в порядок все что угодно — кроме собственной жены.
Дело в том, что с женой его однажды тихой весенней ночью приключилась беда: какая-то тварь — то ли муха, то ли жук — решила обследовать ее ухо, а потом взяла да и забралась внутрь и начала там вытворять черт знает что. Наутро несчастная женщина, завывая от боли, помчалась к Гисли, окружному врачу. Гисли потом рассказывал, что расчленил невоспитанное насекомое и демонстрировал ей кусочки по мере того, как выковыривал их у нее из уха. Женщина отправилась домой, вознося богу благодарственные молитвы.
Прошла весна, прошло лето, и ничего достойного упоминания не случилось. В темное время года, поздней осенью и зимой, Йоуаким имел обыкновение возиться до поздней ночи в своей небольшой кузнице, ставя различные полунаучные эксперименты. Жена его начала уставать от этих бдений, ей шел уже пятый десяток. Хотя она и верила, что гениальность мужа безгранична, детьми их судьба не наградила. Порой она глаз не смыкала из-за доносившихся из кузницы ударов молотка и скрежета напильника либо насвистывания и пения Йоуакима. Годами она безропотно и терпеливо сносила одинокие и бессонные зимние ночи, какие частенько выпадают на долю женам гениев, но теперь случилась странная штука: она вдруг начала испытывать какие-то неприятные ощущения в голове, и день ото дня они усиливались. Наконец она снова отправилась к окружному врачу и сообщила ему, что у нее в ухе находится опасное животное.
— Чепуха какая, — сказал доктор, внимательно обследовав ее, — ничего у тебя теперь в ухе нет.
— Да неверно это, — ответила женщина, — весною жуков в ухе было два, и один из них так
Окружной врач Гисли был человеком умным и доброжелательным. Он долго смотрел на нее, не произнося ни слова, а затем сказал, что она, возможно, права, но он сейчас не может оказать ей помощь: надо выписать из столицы специальные инструменты. Шутка ли — извлечь законсервированного жука, который уже несколько месяцев пребывает в слуховом проходе.
— Если не полегчает, — сказал он, — приходи ко мне после троицы, а пока принимай вот эту микстуру, по чайной ложке два раза в день.
К весне жене Йоуакима ничуть не полегчало, правда, характер безобразий, творившихся у нее в ухе, изменился. Теперь она не чувствовала особой боли, зато жуки расплодились, их было уже по меньшей мере три, уверяла она, один жужжал, словно веретено, другой крутился, как вентилятор, а третий издавал звуки, напоминающие игру на органе. В начале июня доктор сообщил, что наконец получил из столицы необходимые инструменты. Он тщательно завязал Йоуакимовой жене глаза и принялся ковыряться у нее в ухе разнообразнейшими щипчиками и иглами. Закончив операцию, он продезинфицировал женщине ухо, снял повязку с глаз и показал улов. В стеклянной посудине лежало семь дохлых насекомых: жук по прозванию хищник, многоножка, жужелица, паук, плавунец, мокрица и бокоплав. Доктор сказал, что, скорее всего, как орган пел жук-хищник, и посоветовал на ночь обязательно затыкать уши ватой, чтобы в будущем не давать подобной дряни возможности селиться в них.
Прошла весна, прошло лето. Когда Йоуаким поздней осенью возобновил свои эксперименты и ночные бдения, таинственные твари, невзирая на затычки из ваты, непостижимым образом опять сумели забраться его жене в ухо, откуда они пытались выбраться и поднимали безобразный шум, напоминающий тяжелый грохот прибоя. Доктор сказал, что пакость эту надо взять измором, а чтобы облегчить мучения бедной женщины, сварил сильнодействующее снадобье и велел принимать его два раза в день по чайной ложке. Незадолго перед пасхой он перешел к решительным действиям и ловко извлек из уха жены Йоуакима живехонькую морскую звезду. Чудеса эти продолжались лет пять-шесть. Даже рыбы — песчанка и подкаменщик — вняли властному зову покинуть море и отправиться в ухо к несчастной страдалице, что и осуществили однажды глухой ночью. А в прошлом году после долгой и хитрой операции в фарфоровый таз в кабинете у доктора плюхнулся здоровенный краб. И уж совсем недавно доктор избавил женщину от морского ежа. В остальном же она нисколько не изменилась, была очень вежлива и скромна, держалась несколько таинственно и робко. Частенько она зазывала нас, сельских ребятишек, к себе в дом и угощала сладостями или горячим хворостом.
— Берегитесь мерзких жуков, — ласково приговаривала она и гладила нас по головам.
Но я вел рассказ о бабушкиных часах. Они стояли. И когда они простояли дня два или три, в дверях вдруг вырос Йоуаким.
— Ну вот тебе и семьдесят стукнуло, — проговорил он и пожал бабушке руку. — Мне тогда не хотелось напрашиваться на праздничный кофе, а вот сейчас у тебя в кофейнике, наверное, чашечка наберется?
Бабушка трижды наполняла его чашку. Йоуаким все сидел и дул кофе. Он сообщил, что работы у него, как обычно, по горло, всегда где-то что-то ломается да портится.
— Может, я и тебе, Сигридюр, могу чем-нибудь помочь?
— Да нет, пожалуй. Разве что пустишь мои часы.
— А что с ними?
— Да ничего вроде. Просто стоят себе.
— Это новые-то часы?
— Они самые.
— Часы Женского союза? — изумился Йоуаким, вскочил со стула и кинулся в гостиную. Схватив часы, он принялся трясти их, наклонять налево и направо, вперед и назад, двигать стрелки и щелкать по маятнику — словом, проделывать все то, что проделывали мы с бабушкой.