Избранное
Шрифт:
— Мавр сделал свое дело, мавр может уходить!
— Мавр, который сделал свое дело, никогда не уходит, да и как он мог бы уйти из истории?!
— А нам нет в ней места?
— Вы заняли силой место в стране, но не выполнили своих функций! С самого момента прихода вы стали считать народ чуждым себе — своего рода животным, что ли, — лишь объектом для эксплуатации. Как принято в колониях. Впоследствии это повторила буржуазия. К слову отметим, я излагаю прописные истины.
— И потому венгерский народ не сохранит о нас даже памяти, так вы сказали?
— Вот
— Разве истории не известно ни одного внушающего симпатии и достойного упоминания венгерского аристократа?
17
— Множество. Не только внушающих симпатии, но достойных любви и скорби. Ибо те исключительные личности, кого мы имеем в виду, иными словами, те, кто стремился утвердить добро, — все они были одиночками и неизбежно все — люди трагической судьбы. Каждому из них вонзала нож в спину их собственная камарилья, едва только он дерзал вступиться за общеедело.
— К примеру, Зрини? [128]
— Совершенно верно. И еще Франгепан, еще Берчени.
— Или Хуняди?
— Истинная правда.
— Я знаю преимущественно военных. Хотя постойте — Сечени!
— Да. Предан многократно и заколот. Хотя это и не совсем удачный пример: прадед его был крестьянином.
Граф задумался на минуту. Я предупредил его мысли:
— О трансильванцах не говорите. Это особый случай.
128
Здесь и ниже приводятся имена прогрессивных венгерских полководцев и государственных деятелей.
— Я не имена отыскиваю. Я ищу причину. Революции и земельные реформы были и во Франции и в Англии. И все-таки аристократия там и по сей день сохранилась! Точно так же, как в Австрии и в Италии.
— Потому что эти страны всегда умели отстоять свою независимость, я ведь упоминал уже. Когда покоряют какую-нибудь страну, правящий класс теряет свои привилегии; более того, он лишается и самого права на существование, пока творчески не воссоздаст себя заново. Это, собственно говоря, простая, но истинная философия истории. Однако оставим мрачные мысли. Они не идут к столь прекрасному пейзажу.
— Я потрясен. И много у вас подобных теорий?
— Что поделаешь, если я не могу быть беззаботным жаворонком, не могу так же радостно взмывать ввысь! Видите? Вон там! Чудно! Если бы я мог так петь — о былой славе отечества!
— И все-таки в чем же причина нашей обреченности?
— В том, что вас не было.
— Как это понять, нас не было?
— Вы были, но так, словно вас и не было вовсе. Вы ничем не обнаруживали своего присутствия, даже если случайно и находились поблизости.
— А просвещение, культура?.. Просвещение все-таки несли мы.
— Я еще раньше хотел затронуть этот вопрос. За последние сто лет вас не было прежде всего в том смысле, что аристократы оставались
— Что?!
— У одного польско-английского писателя есть незабываемая и правдивая в каждой фразе своей история: слепой ведет корабль через морские мели и рифы. Должно быть, таких же слепцов видел народ — если вообще видел — в тех, кто стоял у кормила страны.
Меня тоже захватил полемический пыл. И я знал, что сам давно уже не столь объективен, как обычно взял себе за правило бывать — до скрупулезности объективным в такого рода спорах, — уверенный в собственной правоте.
Ударило в голову опьянение задора — боевой хмель, воздействие которого подобно алкоголю. Нет, поддаваться ему нельзя, если хочешь сохранить сознание своей правоты.
— Венгерские магнаты не были просвещенными? — удивился граф. — Простите, но роль, которую они играли, свидетельствует о противном.
— Вот именно, играли — как Теди. Кстати, окончательно судить о чем-то можно лишь по результатам.
— Я должен вступиться за Теди, Теди уйму всего знает: он занимался серьезными предметами. Историю хорватской конституции — одной из сложнейших конституций Европы — мало кто из юристов постиг лучше его. Годами он изучал ее — даже когда Хорватия давно уже стала частью Югославии и давно уже лопнул лелеемый им план стать хорватским баном, как прочила Теди мать с момента его рождения, а может, потому и зачала его: она происходила из рода Эрдёди, а все Эрдёди были великими хорватскими националистами.
— И почему не стал баном незадачливый Теди?
— Помешала демагогия! Его соперник в решающий момент заговорил по-хорватски — в Загребе! Правда, он читал свою речь по бумажке, но хорватские епископы и государственные мужи пустили слезу.
— А Теди оставалось засушить на память свою образованность.
— Но все-таки она была у него.
— Я не хочу сейчас обидеть Теди. Но даже просвещенности какого-то слоя общества, чтобы она могла обрести точку опоры и проявить себя действенно, образно говоря, нужны ноги, И не меньше двух: знать место и — время действия. Без них образованность отдельного человека может стать в лучшем случае тщанием кабинетного ученого, а образованность целого класса — причудой, ханжеством, манией.
— Мы знали языки.
— Так ли?
— Разве мы не знали языков?
— Я не хотел бы переходить на личности.
— Да, Теди не знал хорватского.
Он на мгновение запнулся.
— А я венгерского! Но мы знали языки мира.
— Насколько это потребно в конторах букмекеров и в отдельных кабинетах «Chez Maxim» [129] .
Он рассмеялся.
— Не отнимайте у меня последних крох уверенности в себе. Истинная, непреходящая основа нашего превосходства именно в том, что мы блестяще знали западные языки и обычаи.
129
«У Максима» (франц.).