Избранное
Шрифт:
Как бы абсурдно это ни звучало, не мирись со смертью.
Смерть сама — олицетворение абсурда.
Один старец в доме воздействует умиротворяюще. Словно ощущаешь добротный фундамент под собой. Или прочный якорь. Как будто и в стремнине времени человека может удержать этакая стальная кошка. Два старца в доме не усиливают чувства умиротворения. Ну, а если стариков трое? Мы удивлены, мы улыбаемся, но нам не по себе. А каково видеть три десятка престарелых под одной крышей?
Я переступаю порог необычного дома: в холле, в спальнях, в столовых и даже в коридорах его
В протопленном помещении обволакивало приятным теплом. Дверные ручки, окна, пол и стены — все сверкало безукоризненной чистотой. Громадное здание некогда было владением какого-то магната. За исключением фамильных ценностей и мебели, все остальное в замке сохранилось или было восстановлено: в том числе и молельная скамья, вся целиком из мрамора, и даже часовня, где отправляли службы многие священники, но во спасение душ лишь одной малочисленной семьи. Точно так же в первозданном виде сохранены окрестности, и даже более, с тех пор удвоены заботы о том, чтобы из окон и эркеров, как и в былые времена, можно было любоваться прекрасным пейзажем; это парк, похожий на дендрарий, красивый водоем, мраморные gloriette [28] на противоположном берегу и сад с разбитыми на французский манер куртинами роз. Там же прогуливаются и павлины в усладу старческому взору.
Хотя само здание расположено в захолустье, в краю, залитом озоном, и до столицы отсюда километров двести, питание стариков образцовое, а уход за ними безукоризненный. Культурное и медицинское обслуживание выше всяких похвал. Имеется в доме небольшой лекционный зал, где стоит телевизор; есть и больничное отделение во главе с врачом — энтузиастом своего дела. Радио — в каждой комнате. Имеется даже биллиардная.
Однако именно благодаря своему функциональному совершенству заведение в целом разительно напоминает огромный железнодорожный вокзал с залами ожидания первого класса. Пятьсот пассажиров сидят, стоят, читают или закусывают, заводят знакомства или болтают друг с другом, но каждый ждет своего поезда. И поминутно кто-нибудь да семенит к окну, выглядывает наружу, чтобы не пропустить.
Но в отличие от станционного здания этот особняк, свежевыкрашенный в радостные для глаза желтые тона, с не меньшим основанием можно сравнить с твердыней, средоточием постоянного пребывания. С колонией термитов, бобровым поселением или гигантским муравейником. Ведь вступивший в обитель эту уже никогда ее не покинет. Даже законченный брюзга не пожелает возвратиться в прежний мир, все внешнее как бы проносится поверх их жизней: другой там ритм, иные краски.
Впечатление далеко не заурядное, если наблюдать, как эти усохшие, тщедушные существа проходят мимо друг друга: головы свешены, спины согбенны, того гляди, оборотятся в четвероногих все обитатели отстроенного с аристократическим вкусом дворца, где стены покоев на двухметровую высоту обшиты панелями из дерева ценных пород.
Тонкие ценители искусства испытывают особое наслаждение, своего рода эйфорию при виде архитектурных шедевров Венеции, Брюгге, Кёсега, Праги — городов, коим удалось пронестись сквозь время и, освободившись от бремени былого, возродиться для нового бытия, притом что прежние их
Каждый человек стоит ровно столько, сколько остается от его жизненного опыта и продолжается в опыте последующих поколений. Средний возраст обитателей особняка, не считая обслуживающего персонала, — семьдесят лет. Помноженное на пятьсот шестьдесят и округленное, это составит сорок тысяч лет. Выходит, что в двухэтажном и, если присмотреться, не таком уж и громадном — не больше обычной гимназии — здании сосредоточен многолетний опыт стольких жизней, что расположи их последовательно, друг за другом, — и цепь времен уйдет в глубины гораздо большие, чем отдаленная память человечества о первой династии фараонов. Старше древнейшей истории!
Но, к сожалению, весь этот опыт свален в кучу и непригоден для разумного использования.
Жизнь каждого отдельно взятого человека — самостоятельное здание. И рушится каждое такое здание тоже по отдельности, само по себе. Человеческую цивилизацию, наиболее значительные ее творения создаем — объединенными усилиями — тоже мы, отдельные люди: так было искони, а не только последние сорок тысяч лет. Но то совсем иная материя. Индивидуальная жизнь входила в общее лишь опосредствованно, примерно так же, как в будапештский парламент, скажем, или в парижский Нотр-Дам вложены жизни десятков тысяч землекопов и каменотесов.
Человек сторонний, даже если он забрел из соседней деревни, чувствует себя здесь, среди обитателей замка, как в иной из дальних стран: на незнакомом и в то же время знакомом континенте. Где-то неподалеку от страны пигмеев, но не воинственных, а миролюбивых. Среди обитателей замка множество людей, улыбающихся каким-то своим мыслям, иные даже разговаривают сами с собой. Когда же они собираются компанией, их беседы и веселье по-детски непосредственны.
На положение свое они не сетуют, даже ненароком. И не только потому, что материально замок содержат в достатке. Не оскудела и эмоциональная жизнь его обитателей. Здесь зарождаются и перекрещиваются привязанности; обручения чередуются с разводами. Любовь — что верно, то верно — сопровождает человека до гроба; разве что сменится пристяжная в упряжке. Сближению людей здесь благоприятствует и то обстоятельство, что на этой стадии жизни не только стираются общественные различия, нивелируются и уровни культурного развития. Прожиточный минимум также у всех одинаков: в месяц на каждого из обитателей замка обществом отводится 1400 форинтов.
Эти строки пишет лирик, но сейчас его долг — приступить к расчетам.
Хотя в сумму расходов на человека здесь не включена стоимость постройки здания — ведь его получили готовым, но именно здесь, как нам кажется, лежит путь к решению проблемы в целом. Сколотить такую сумму годового дохода — куда войдут пенсия, страховка и деньги от реализации имущества, — пожалуй, мечта не столь уж далекого будущего. Картина покойной, независимой старости отнюдь не иллюзия. Ни тебе грубого зятя, ни сварливой невестки, ни докучливых внучат. Исчезнет наша зависимость от неблагодарных детей. Посетители в пансионате для престарелых редки. А значит, нет и сутолоки, какую видишь по воскресеньям в больнице или на кладбище в День поминовения усопших. Установление для посетителей Дня престарелых не одобрили бы и сами старцы. Это поколебало бы иллюзию их, будто время стоит на месте. А здесь, внутри замка, время действительно остановилось. Но тем стремительнее, сумасшедшим экспрессом сквозь годы мчится самый замок.