Избранное

Ийеш Дюла

Серенчеши голодали, однообразно и совершенно откровенно. Семья, живущая с ними под одной крышей, тоже голодала. Да и вообще вся пуста хотела есть. Правда, глаза у людей не лезли на лоб от голода и кричать, схватившись за животы, они не кричали, но голодали постоянно, молча и открыто. Собирали в лесу грибы и ели их. Когда не было грибов, воровали со свекольных полей ботву и ели ее. Ели все-таки каждый день, но так мало, что, пожалуй, едва восполняли энергию, потраченную на пережевывание пищи. «Угостила бы я вас, дорогие мои, — говорила тетя Рози, когда появлялась наконец в доме, и, сметя со стула кучу ребятишек, приглашала нас сесть, — да вот только немного пустой похлебки осталось, если ребятня еще не съела». Похлебку, конечно, уже съели. Через минуту они съедали и то, что приносили мы. Съедали и долю беременной или скорбящей тети Мальви, которая с пренебрежением отклоняла всякое

угощение. В пусте одна только она не хотела есть.

На бродячих нищих я смотрел с любопытством, а вот этих людей, что жили оседло и постоянно голодали, я, откровенно говоря, поначалу просто презирал. Впоследствии, словно каясь в своем прежнем высокомерии, я привязался к ним всей душой. Мы не голодали. Если бы мне сейчас вдруг пришлось жить той жизнью, которой я жил в детстве, я, наверное, почувствовал бы ее убогость, тогда же я этого не ощущал. Мы тоже жили не особенно хорошо, но ели все-таки регулярно, хоть и не то, чего хотелось бы, иной раз очень неохотно: опять, дескать, шпинат, щавель или картошка «босиком», то есть без мяса. Многого мы вообще не знали, и, таким образом, если и страдали, то вопреки общественному мнению не сознавали, что страдаем из-за недостатка каких-то определенных вещей. Так, например, если зимой мы мерзли (а мерзли мы довольно часто), то приписывали это холодной погоде, а не примитивности жилища. Частые свои болезни мы объясняли тем, что «не береглись». Как чрезвычайное событие мне помнится, что однажды мы ели каштаны, полученные в посылке от дальних родственников. Помню я еще один знаменательный случай: отец вернулся с ярмарки с банкой сардин и, счастливый, как всегда, когда ему представлялся случай что-либо разъяснить, вдохновенно знакомил нас с происхождением этих рыбок и с тем, как их едят. После первого причастия мне подарили три апельсина, и только через несколько дней, когда уже вдосталь нанюхался их, я очистил первый, а отдельными дольками мы угощали всех соседей, вплоть до пятого от нас дома; корку и зерна мы тоже съели. Мороженое я впервые ел тринадцати лет от роду: во время весенних экзаменов меня подбил на это один школьный товарищ, и я в своем чревоугодии чуть было не проел не только поспешно проданные учебники, но и деньги на проезд домой — это запомнилось мне очень хорошо, так как скандала едва ли удалось бы избежать. Мороженое — тщетно пытался я описать дома то наслаждение, на котором попутал меня бес. Дома у нас разносолов не бывало, но зато у нас был завтрак и ужин, и даже в полдень нам нередко давали ломоть хлеба. Почему же так бедствовали Серенчеши, а с ними вместе не только вся Юрга-пуста, но и батраки чуть ли не каждой пусты? Да потому, что они-то и жили так, как обычно живут люди пуст. В батрацких домах, стоявших среди безбрежных пшеничных полей, хлеб был под замком, и дети напрасно пытались открыть сундуки, колотя по ним руками и ногами, напрасно кричали уже спустя час после совершенно пустого обеда. Но почему и работающие взрослые должны были лишать себя последнего куска хлеба? На этот счет я располагаю точными сведениями.

Как оплачивался труд батраков, можно проверить во всех деталях. В договоре, или подрядной грамоте, подробно перечисляются все виды довольствия: это наличные деньги, оплата натурой и предоставляемый в пользование участок земли. Совокупность этих благ называется конвенцией. Условия этой «комменции» — батраки с трудом выговаривают это слово, и в нем слиты горечь, унижение и женские слезы — с каждым годом ухудшаются. Эти условия были еще до войны суровыми и, на взгляд просвещенного человека, просто немыслимыми. Между тем как, опираясь на научные данные, экономисты доказывают, например, что для хозяина прямая выгода обеспечить хорошим питанием своих работников, по договорам батраки получают лишь тот минимум продуктов, который необходим для поддержания жизни. В пустах можно видеть холеных прекрасных коней с резвым ходом, огромных, фыркающих, как паровоз, быков. А вот полных или даже просто упитанных батраков я никогда не видел — ни возчика, ни косаря, ни пастуха; таких я даже как-то и представить себе не могу, они показались бы мне просто смешными. Люди пуст — это поджарая, худая порода, они смуглы от загара и потому выглядят моложе своих лет и крепче, даже когда душа едва в теле держится. Один наш ученый-антрополог уподобил жителей пуст динарским горцам, далматинцам, — кожа да кости. К сожалению, я должен ему возразить.

Дело в том, что вышедшие из их среды надзиратели и приказчики почти без исключения склонны к полноте.

По моему мнению, объяснение этих «расовых признаков» следует искать в условиях вышеупомянутой конвенции. Я совершенно убежден,

что основные положения ее были определены еще в те далекие времена, когда конвенция обеспечивала батраку лишь своего рода зимний прикорм; и наряду с ним в распоряжении батрака было еще открытое поле, а нередко с молчаливого согласия помещика и открытое гумно. В конце прошлого века даже самые бедные батраки, как мне известно из истории моей семьи, могли вести небольшое самостоятельное хозяйство: полученные с испольной земли продукты они могли продавать, а корм для своего скота брали из запасов имения. Однако с рационализацией хозяйствования такой порядок постепенно был отменен. Сохранилась только конвенция, и то не полностью. Экономисты 90-х годов, говоря о годовом содержании батрака, упоминают и о 60–100 форинтах наличными, о двух парах сапог, о бахиле, о бурке, о сермяге. А теперь?

Нужно еще отметить, что существует три вида конвенции: один для батраков, работающих с тяглом — лошадьми или волами, другой — для батраков, выполняющих работу поденщиков, и, наконец, третий — для батрачат, то есть для подростков. Разница между двумя первыми категориями небольшая. Батрачата же получают, как правило, половину содержания взрослого батрака. Бывает еще четвертая доля, совсем нищенская, и то очень редко, в виде награды за долголетнюю верную службу, назначаемая из милости состарившимся работникам, которые могут служить только сторожами.

Наличными деньгами батрак на полном содержании получает ежегодно от 12 до 40 пенге. Если допустить, что он получает 40 пенге, то на день круглым счетом приходится 11 филлеров. Предположим, что семья состоит из пяти человек: муж, жена и трое малолетних детей. Значит, на душу в день приходится 2 филлера. Если же денежный годовой доход главы семьи составляет 12 пенге, тогда ежедневно на всю семью приходится 3 филлера, а на душу — 0,6 филлера. Впрочем, есть и такие места, где батракам не платят денег вовсе.

Натурой они получают около 16 центнеров зерна. Это примерно урожай с одного хольда земли в хозяйстве площадью в три-четыре тысячи хольдов. Из 16 центнеров 6 центнеров пшеницы, 5 — ржи и 5 — ячменя. Из пшеницы и ржи ежегодно получается около 500 килограммов печеного хлеба и 180–200 килограммов прочих мучных изделий. Таким образом, ежедневно на одного человека приходится 270 граммов хлеба и — опять же округленно — 110 граммов мучного.

Для приготовления пищи и отопления батраки ежегодно получают по 5–6 кубометров жердей. Нехватку восполняют сбором хвороста и оброненной с возов и рассыпанной по дороге соломы. От зимних холодов спасает их также и «естественное» тепло — результат скученности семей, ютящихся в одной комнате.

Помимо того, батраку выделяют еще 300 квадратных саженей под огород и 1600 под кукурузу или картофель. Эта площадь вспахивается силами имения: Посадка, окапывание и уход за всходами возлагаются на батрацких жен, которые, будучи и без того заняты, могут делать все это лишь в ущерб своей работе и собственному здоровью.

Выращенную на своем участке кукурузу или картофель батрак может обратить на корм скотине или съесть сам со своей семьей. Согласно новым положениям, продавать этот урожай не рекомендуется. Обыкновенно его съедают еще до полного созревания.

В законе говорится о том, что участки батракам должны выделяться из земель хорошего качества, а натуральная оплата зерном — из зерна высшего качества, предназначенного на продажу. Многие хозяйства выделяют батракам землю на последнем, до крайности истощенном секторе севооборота, а зерно выдают такое плохое, что нередко батраки вынуждены отказываться от него.

Батрак может также держать домашних животных — одну, в очень редких случаях две свиноматки, однако поросят сразу, как только их отнимут от матки, надлежит продавать. Еще он может держать 20–30 кур. В пору моего детства в замок батрак должен был поставлять от каждой несушки по 5 яиц и от каждой клуши — по 5 цыплят. Разрешалось держать также одну-две утки. В десятой пусте, где в последние годы своей жизни служил наш отец, батраки должны были из двух откормленных на собственные средства уток одну отдавать госпоже замка.

Раньше разрешалось держать и корову. Однако с распашкой пастбищ в большинстве пуст это запретили, и под видом выкупа права держать корову хозяйства выдавали батраку по литру молока на семью. Потом во многих пустах отменили и это.

Отменено было многое. Предполагаю, что и обычай, по которому жен батраков обязывали определенное количество дней отработать в замке бесплатно, был отменен законом еще в начале века. В пору моего детства этот обычай еще существовал вопреки закону.

Когда-то батракам выдавали и соль, и сало ежегодно по 20–30 килограммов. В наших краях это тоже отменено.