Избранное
Шрифт:
Отсутствие Горина для меня невероятно ощутимо. Я все время вижу пустоту на его месте.
Теперь мы будем ее заполнять, насколько это возможно, собой – играя в его спектаклях, рассказывая и вспоминая о нем.
Марк Захаров
Он один имел право советовать и критиковать
С Гориным, как драматургом с оформившимся дарованием, у меня связаны ощущения, по своей наивности и первозданности восходящие разве что к самым первым юношеским потрясениям. Когда я увидел на заборе афишу его первой самостоятельной пьесы «Забыть Герострата», я был сражен и подумал только: «Надо же, пьеса! Настоящая! И кто сочинил? Григорий!..»
Впоследствии Григорий Горин подарил современному театру ряд прекрасных комедий, органично и своеобразно продолжив в моем субъективном представлении традиции Михаила Булгакова и Евгения Шварца. Может быть, стоит еще помянуть в качестве горинского предтечи Николая Эрдмана. И далее двинуться в глубь веков, выискивая других забавных и мудрых единомышленников. Уйти, мне думается, можно очень далеко и остановиться лишь в нерешительности перед Уильямом Шекспиром: тоже был настолько уверенным в себе драматургом, что сюжетам и фамилиям героев серьезного значения не придавал – пользовался готовыми мифами, пускал в строительство своего театра отдельные сюжетные блоки, сооруженные его предшественниками. Наш знаменитый французский современник Жан Ануй, не в обиду ему будет сказано, вслед за Шекспиром широко применял подобную технологию в создании собственного театра. Думается, Горин тоже имел полное право работать так, как ему хотелось.
Чаще всего, следуя практике Шекспира, Ануя или Шварца, он использовал известные людям сюжеты, полагая, что полезнее исследовать миф, уже существующий во Вселенной. В этом смысле он скорее философ, чем драматург. Шекспир без зазрения совести брал старинную британскую легенду о короле Лире и, учитывая многочисленные литературные разработки, сделанные до него примерно двенадцатью авторами, смело и вдохновенно писал свою собственную версию. По смелости Горин не уступает Шекспиру, а по всем другим параметрам лично мне он ближе и дороже. Общение с ним научило меня иронизировать над завихрениями собственной фантазии, хотя после нескольких сумасбродных мгновений он всегда требовал серьезного разговора.
Серьезно. Горин создал собственный «королевский театр». Его игры, с будоражащими зрительское сознание идеями и образами, затрагивая самую сердцевину наших сегодняшних комплексов, тревог и надежд, оставались по-королевски щедрыми, величественными и дорогими. Это касалось в том числе и постановочных расходов. И еще. Он зримо доказал, что можно сочинять суперсовременные пьесы, не помещая их действующих лиц в интерьер хрущевской пятиэтажки. Зимой 1974 года он видоизменил историю Московского театра имени Ленинского комсомола, ныне «Ленкома», создав своего «Тиля».
Горин действительно счастливым образом выдумал дерзкую и остроумную пьесу. Подобное сочинение было необходимо новому, молодому театру. И Тиль весело зашагал не только по дорогам Фландрии, но и по бесчисленным дорогам нашей страны, Польши, Болгарии, Чехословакии.
Горин – Человек Театра. Он знал его во всем загадочном многообразии, и, что сегодня крайне важно, его драматургическое мышление было неотделимо от режиссерского (!). Он мыслил не как драматург, но изначально как режиссер, понимая и зная театр изнутри. Как свидетель, могу констатировать: его замысел всегда формировался не печатными знаками, но общим режиссерским ощущением. Он замечательно предчувствовал и угадывал жанровые и стилистические нюансы будущего спектакля; он не хотел, не умел сочинять вне воображаемого сценографического пространства. Потом его собственная режиссерская концепция могла видоизменяться под воздействием подключившегося к работе режиссера-постановщика, но начинал он всегда сам, с изобразительного ряда, с эстетического запаха, формируя его на сверхчувственном уровне. В 1979 году в телевизионном объединении киностудии «Мосфильм» Иероним фон Мюнхгаузен с помощью актера Олега Янковского обрел новую телевизионную жизнь.
Телезрители в своем большинстве отнеслись к новому барону Мюнхгаузену с симпатией, правда, тот, настоящий, был постарше, а наш телевизионный – помоложе. Но в отношении Мюнхгаузена это закономерно. Со времени первого издания он просто помолодел. Наш герой задолго до Эйнштейна рассматривал пространство и время как категории относительные. В этом сказалась его прозорливость. Но мы с удивлением обнаружили в нем и другие достоинства. Григорий Горин доказал, что Мюнхгаузен – это великий генератор сумасшедших идей, творческая личность, работающая в экстремальных условиях. Веселые придумки Мюнхгаузена оказались серьезными сочинениями, а сам хвастливый болтун обернулся подлинным художником.
В «Том самом Мюнхгаузене» Горин вплотную приблизился к поразительному единению космогонических величин с игрой загадочного и безмерного человеческого подсознания. Здесь выдумка соседствует с прозрением. Здесь фантазия комедиографа обнаруживает тонкое понимание современной комедии. Его словесная вязь имеет склонность к звуковой вибрации. Комические фантазии Горина изначально расписаны по пяти линеечкам нотной тетради, где одна четвертушка смешнее другой. Драматург абсолютно музыкален, а это и есть для меня главное свойство драматургического Таланта. Все горинские реплики и ремарки, распадаясь на семь музыкальных нот, образуют бравурную ироническую симфонию.
Каждый день я по-разному формулирую то, что вышло из-под горинского пера. В зависимости от самочувствия, настроения, от того, как прошел день, какие мысли посетили меня и какие снова не посетили. Оказывается, это и есть самое радостное в нашем искусстве: творение художника дышит. Сегодня драматургия Григория Горина на темы Герострата, Тиля, Мюнхгаузена, Свифта, Кина, Шута Балакирева мне представляется многообразной, на редкость правдивой и причудливо-элегантной фантазией печального философа, умевшего обернуться коверным и отчаянно шутить по поводу самых разных премудростей мироздания – от закона падения тел до феномена взлета души.
Николай Караченцов
О такой роли, как Тиль, можно было только мечтать
Моя актерская судьба в театре началась, по большому счету, с «Тиля», который стал переломным этапом не только лично для меня. Значимость этого спектакля и для «Ленкома», и вообще для театра переоценить трудно. «Тиль» был не просто неординарным и важным событием театральной жизни, он открыл в ней новую веху. И спасибо Господу Богу, Горину и Захарову, что я имел честь принимать участие в этой работе.
Наверное, создание «Тиля» было единственным и уникальным случаем в моей практике: во всяком случае, я больше такого не помню, чтобы пьеса сочинялась одновременно с работой над спектаклем. Гриша написал всего три картины, когда мы начали репетировать, и потом стал дописывать по ходу совместной работы. Приходил на репетиции, не переставая удивлять нас своей фантазией, придумывал следующие сцены. «Тиль» рождался на наших глазах, и это совершенно по-особому объединяло. Мы тогда очень часто и тепло общались, без конца что-то обсуждали. Премьеру отмечали несколько раз и в театре, и дома у Гриши, где всегда умели принять гостей. Разумеется, это еще и заслуга его жены Любы, очень своеобразной и интересной женщины, с которой они были замечательной парой.