Избранное
Шрифт:
Лели подробно рассказал о встречах с Николаем Спаи.
Не было во всем Бахчисарайском отряде человека сильнее Николая Спаи. Перед ним пасовал и сам Иван Суполкин, хотя и мог двумя руками разогнуть подкову.
Николай Спиридонович лихо носил серую каракулевую шапку - зависть партизан.
– Положишь меня на обе лопатки - шапка твоя!
Смельчаков было много, но шапка оставалась на голове хозяина.
Забегу вперед: за два года партизанства так никто и не смог положить его, кстати самого пожилого партизана в отряде, на обе лопатки. Убили
Я много раз встречался с Николаем Спаи, и трудно было отвести взгляд от его красивого мужественного лица, светлых живых глаз, черных как уголь усов. Никто его не называл ни по фамилии, ни по имени и отчеству. Для всех он был дядя Коля.
Отряд остался без продуктов, но не голодал. И этим частично обязан Николаю Спиридоновичу Спаи. «Дядя Коле - конокраду», - шутили партизаны.
Да, что касается немецких короткохвостых лошадей, - выкрадывал он их классически.
Спаи был росл, грузен, но ни у кого в отряде не было такой вкрадчивой походки. Он проходил мимо немецких часовых бесшумно, словно скользил по полу, намазанному глицерином.
«Кони по мне с ума сходят!» - шутил дядя Коля, но в этой шутке была истина. Я помню картину: в отряд привели двух артиллерийских лошадей; седоки оставили их под деревьями; не успели оглянуться - след простыл.
Дядя Коля как-то по-чудному присвистнул, издал еще какой-то призывный звук, и «живой трофей» самолично прибыл к нашему чудо-конокраду.
Дядя Коля воевал лихо. Помню случай один. Македонский послал его в разведку: считай, сколько подвод за день пройдет, машин, пушек, - и тут же назад!
Сидел в кустах с молоденьким партизаном Пашкой Кучеренко, добросовестно считал, что приказано считать. Наступил вечер, животы подвело, а тут, как назло, идут под носом фрицы и жадно глотают куриные лапки.
Такие спазмы в желудке - волком вой. Особенно страдал Пашка. Вдруг он сжался, высунул карабин. Дядя Коля его в охапку и отшвырнул от себя прочь под куст можжевельника.
Парень от ярости заплакал, а чтобы не выдать себя, кусал рукав.
До ужаса жаль стало хлопца. Дядя Коля прикинул умишком, а потом с величайшей осторожностью пополз на самую обочину дороги.
Идет одинокий немец, за плечами тугой вещевой мешок, сам что-то жует.
Немец прошел мимо, а дядя Коля легко выпрыгнул на дорогу и неслышными шагами двинулся за немцем.
Огромным кулачищем ударил немца по голове, и тот свалился на асфальт.
А дяди Коли на дороге будто и не было, он стоял над Павлушкой и совал ему мешок:
– Давай рубай!
– Очнется фриц, шум будет, - испугался Пашка.
– Получил на совесть, рубай спокойно.
Дядя Коля выкидывал такие номера частенько, но это был очень серьезный и вдумчивый человек. Одна лишь биография чего стоит…
Родился он в Лаки в бедной безлошадной семье, рано осиротел. Одним словом, судьба его была похожа на судьбу самого Македонского.
Удивителен душевный мир таких, как Николай Спаи. Уж в Лаках не было красавицы,
А судьбу связал со скромной молодой вдовушкой, потерявшей неожиданно мужа и уже отчаявшейся. Двое детей, слабые руки - кому нужна…
Началось от жгучей жалости к женщине, такой беспомощной, а потом родилась и большая любовь. Да, большая! У таких, как Спаи, все в жизни большое, крупное. Сам и погиб малограмотным крестьянином, а приемные дети получили образование: дочь Анастасия стала врачом, сын Иван - механиком. Десять шкур с себя спускал, но образование детям высекал с упорством, с каким высекают огонь из кресала.
Партизанская дорога Николая Спиридоновича - продолжение той, по которой шел он всю жизнь.
Дядя Коля плакал в отряде, а может и во всей своей пятидесятилетней жизни, один раз - это когда немцы грабили базу. От беспомощности плакал. Его сдерживали, как и командира - Константина Сизова.
Спаи можно было понять: своими руками готовил продовольствие для боевых товарищей, готовил с такой любовью, даже с сюрпризами: новогодние подарки каждому и то не забыл. Но это одна сторона дела, другая пострашнее будет. Вот еще тогда не особенно верил коушанскому заготовителю партизанской базы, всеми фибрами души не верил, а доказать - почему?
– не смог.
Почти за месяц до выхода в лес пошел на прием к председателю райисполкома - он-то и был ответственным лицом за подготовку материальной базы отряда, - сказал:
– Требую: отстраните Ягью от нашего дела.
– Причина?
– Не верю я ему, и все!
– Но почему не веришь?
– Сердце не верит.
– Иди делай, что приказано, и панику не разводи!
И ушел на свою голову, даже в райком партии не заглянул, хоти и собирался.
Характера не хватало доказать то, что сердце-вещун чувствовало.
Простить такое себе не легко.
Дядя Коля не только с лица спал, а что-то внутри у него сгорело, и не было прежнего весельчака, что смешил товарищей при каждом удобном случае; рассказывал, как мог на ходу остановить пароконную упряжку или поднять на второй этаж два мешка по пять пудов каждый. И все это не выдумка.
Ожил малость только после того, когда заявил Македонскому с присущей ему категоричностью:
– Снабжение отряда беру на себя.
Македонский понимал его:
– К своим, да?
– Если позволишь.
– Обдумать надо.
Обдумали сообща: комиссар, командир, разведчик Самойленко, дядя Коля. И решили: если Магомет не идет к горе, то гора пойдет к Магомету. Всем отрядом туда, поближе к селам.
* * *
Зима заглянула и в Лаки. Ранним утром серой массой с гор сползали туманы и окутывали деревню.
Колхозный вестовой с первыми зорями оповещал людей о выходе на работу.