Избранное
Шрифт:
– Как поступим, комиссар?
– Как решишь, ты командир.
– Пусть командует… пока. Приеду к нему в гости - решу окончательно.
– Есть!
– Шалагинов козырнул и выскочил из хатенки.
– Дети, честное слово, - улыбался Рыбаков.
* * *
Сколько же в сутках минут? Двадцать четыре на шестьдесят. Десять на шестьдесят - шестьсот, а потом…
Клюю носом в седле,
Неделя - кошмар… Лица, лица, лица. Господи, со сколькими же я переговорил! Сколько солдатских судеб прошло. В полку восемь тысяч личного состава, а отобрать тысячу оказалось труднее, чем из одной необученной роты сформировать учебный взвод. За эту неделю офицеры мои сбросили вес, как сбрасывают после стакилометрового марша. За своей спиной я как-то услышал: «Бешеный»…
Еду инспектировать Петуханова, хотя тело просится в землянку, на лежак со свежим сеном. Блеснул родник. Я с коня - и голову под струю. Ух как обжигает!
– Старина, давай-ка под прохладу!
– Та вона щекоче…
Километровый аллюр окончательно сбил с меня сон, в роту Петуханова прибыл в форме.
– Смир-рно! Товарищ подполковнкк, вторая рота учебного батальона на пятиминутном раскуре!
– громогласно докладывает Петуханов.
– Построить!
Слежу за бегом стрелки секундомера. Пятьдесят пять секунд. Молодцы! Иду вдоль строя, заглядываю каждому в глаза. Подтянуты, плечо к плечу. Спросил у ротного:
– Чем собирались заниматься?
– Штыковым боем.
Взводы рассыпались по отделениям. Раздаются команды: «Коли!», «С выпадом вправо, коли!» Голоса молодые, задорные. Двигаются споро, с жаром. Среди всех выделяется огромная и в то же время легкая, пружинистая фигура Петуханова. Вот он взял винтовку и прямо-таки атлетическим приемом показал, «как надо».
Обедал с курсантами, и надо сказать, что набившие оскомину американские консервы с гречневой кашей оказались вкусными.
Передохнули с часок, потом приказал выстроить роту в полном боевом; Ни шума, ни толкотни. Пятикилометровый марш за час, отставших не было. Подкачали позже - в стрельбе. Петуханов не отчаивался:
– Дайте неделю - гвоздить будем по черному кругу!
Вернувшись в лагерь, после чистки оружия пели строевые песни. Не очень ладно, но от души. Запевал сам Петуханов.
Остался до отбоя - хотелось поближе узнать его. Он не удивился, сказал как равный равному:
– Сварганю ужин - на сто богов!
Интересно: все у него как по писаному.
– Готовился к встрече, Петр Иванович?
– Смотрю в глаза.
– Знал, когда явлюсь?
– Никак нет.
На фанерном ящике появилась крохотная клеенка, консервы, вскоре писарь внес жареную картошку. Ротный аппетитно потер ладонь о ладонь, спросил:
– Ну как?
– Обойдется.
– Я понял, что стояло за его вопросом.
– В гости со своим уставом не ходят, так, товарищ подполковник?
– Нажимай на еду.
Лицо моего
– Ну и повар у тебя - пальчики оближешь.
– Так сам подбирал.
– А ты все же хвастун.
– Я волжанин, у нас - размах. Стерляжью уху едали?
– Не приходилось.
– Жизнью обойдены, товарищ комполка. Бывало, под грозу сети закинешь - есть рыбка! Уха тройная, Ее в деревянную посудину, с лучком, с чесночком, ну и водочки, конечно. А как же! Объедение! Вот кончим войну - к нам на Волгу, в Жигули. И женка у меня - во! А пацанки - волосы чистый лен. У нас народ веселый, озорной; фамилии: Грабановы, Аркановы, Разгуляевы, Петухановы. Иной как свистнет - оглохнешь. Живут у нас весело и рассеянно…
– А без водки можешь?
– перебил его идиллические воспоминания.
– Все могу. Могу даже быть счастливым от самого себя!…
А что? Вообще-то, товарищ командир, я тут подзастыл…
– Потому и куражишься?
– Шут его знает - многие пьют, а я попадаюсь. Натура подводит. Мы жигулевские, у нас на пятиалтынный квасу - на рубль плясу. Просторные. От Волги, чать…
* * *
Не спится, думаю о Петуханове. Крепкий мужик, притягательный. «Живут у нас весело и рассеянно». Рисуется или вправду «подзастыл»? Четвертый год войны, краснознаменец, а вот дальше роты не пошел. Почему?… Повернулся на бок, ладонь под подушку и незаметно уснул.
– Ой, начальник, беда!
Я вскочил от крика. Касим протягивал мне телефонную трубку.
– Что такое? В чем дело?
– Докладывает командир приемно-распределительного батальона старший лейтенант Краснов, На винном заводе на посту убит наш часовой.
– Убит? Кем? Как?…
Молчание.
– Кто убил часового?
– Старший лейтенант Петуханов…
– Что-о?!
18
Ночь темная, звезд нет. Нарзан тянет повод. Копыта зацокали по мостовой. Под черным силуэтом трубы мелькнул огонек, выхватил из ночи ряды бочек, часть заводской стены, упал на склонившегося человека.
– Сюда, товарищ подполковник, - позвал встревоженный голос.
Спешился. Медленно иду по каменистому настилу, освещенному узким пучком света, который тянул меня как на веревке.
Молча расступились, свет упал на молодое солдатское лицо. Оно смотрело в черное небо и было до удивления спокойным. Кто-то за спиной шепнул:
– Одним ударом, наповал…
– Где Петуханов?
– спросил у Краснова.
– У меня в штабе.
Резко толкнув дверь, я вошел в полутемную комнату. Свет от шестилинейной керосиновой лампы косо ложился на сгорбившегося Петуханова. Он даже не поднял головы.