Избранное
Шрифт:
– Времени бы нам, Ашот!
– Не дадут его, Константин Николаевич.
– Колдуешь?
– Зачем колдую? Обстановка.
– Он развернул карту, на которой густо рассыпаны условные значки - огневые точки врага, наша позиция и то, что было за нами. А за нами - гаубицы РГК заняли новые боевые рубежи, еще дальше стоят наготове реактивные дивизионы.
– Не на парад же, командир!…
Я пожал плечами и вошел в нишу с перископом. Ашот стукнул по дощатому столику американской консервной банкой:
– Надо подзаправиться, не люблю голодным воевать,
Ели с ножа, запивали неустоявшимся кисловатым вином.
– Ах, если бы одну ночь!
– причитал я.
– Не будет ее.
Кто- то звонко высморкался -на пороге стоял полковник Мотяшкин, заместитель командира дивизии по строевой части. Я, как и положено, доложил о том, что успели сделать. Он выслушал, стал внимательно присматриваться к оперативной карте.
– Да!
– Устало присел на ящик.
– Вина сухого, товарищ полковник?
– От стаканчика не откажусь.
Выпил, достал платок, еще раз высморкался, платок сунул в карман. Сказал как-то очень уж обыденно:
– В восемнадцать тридцать штурм. Прошу принять приказ комдива…
Комбаты, начальники приданных полку боевых средств вваливались на КП, козыряли Мотяшкину и молча жались к стенкам. Иван Артамонович внимательно всматривался в лицо каждого. Помню этот его взгляд, как-то сразу охватывающий всех и все…
Несколько раз перечитал приказ генерала Епифанова, в котором черным по белому сказано: 310-му стрелковому полку в восемнадцать часов пятьдесят минут занять городское кладбище и завязать бои на окраинных улицах Заечара. Значит, лобовой штурм. Мысленно хотелось представить себе, как это получится, но видел лишь ровное поле за виноградниками, по которому бегут мои солдаты и падают от пуль оживших огневых точек врага. По спине пробежал холодок. Не повезло. Не повезло…
Посмотрел на молчаливого заместителя Епифанова полковника Мотяшкина, сейчас моего начальника, и не нашел в его лице ни одной черточки, которая давала бы хоть какую-то надежду на отсрочку. Приказ есть приказ. Я пустил его по рукам. Мотяшкин следил за тем, как шуршащий листочек - черт его знает, почему он шуршал!
– переходил из рук в руки. Полковник демонстративно взглянул на часы, потом на меня - он ждал моего приказа о наступлении. Я помнил, хорошо помнил полевой устав, вызубренный в мотяшкинском резерве, чуть ли не по порядку видел десятки пунктов, которые обязан был сейчас претворить в жизнь. Но что я в действительности знал о противнике, например, или о тех средствах, которые находятся справа и слева от наших позиций?
Предав забвению все формальности, очень кратко сказал о задаче полка, каждого подразделения, о сигналах взаимодействия. Учтиво, но настойчиво попросил полковника уточнить данные о противнике.
Иван Артамонович расстегнул на вороте кителя крючок.
– Все, что известно штабу дивизии, изложено в преамбуле приказа генерала Епифанова, - сказал он.
Офицеры разбежались по подразделениям, а Мотяшкин, выждав время, отвел меня в сторону, спросил:
– В партизанах вы всегда знали все о противнике?
–
Мотяшкин еще какую-то секунду удерживал на мне свой взгляд, а потом плотно уселся на ящике из-под махорки и замолчал надолго.
Стали поступать данные: противник зашевелился на кладбище, тасует огневые точки. Час от часу не легче…
Навел перископ на высоту, сплошь покрытую соснами. Ночью вполне мог бы пробраться туда, тихо-тихо сосредоточить стрелковую роту, усиленную разведвзводами и автоматчиками. На рассвете - Шалагинов на штурм, а мы - фланговый удар по кладбищу. Сдуть фашистов в один момент. Размечтался, а вот-вот грянут пушки и начнется катавасия!…
– Майор, переместите резерв поближе к Шалагинову, на кукурузное поле, - приказал начальнику штаба.
Он козырнул и покинул КП. Еще пять минут - и начнется… Майор Нияшин кого-то шепотом ругает по телефону. Вернулся Ашот:
– Ветер упал.
– Хорошо, будет завеса.
Наша артиллерия всколыхнула долину, окаймленную невысокими горами. Кладбище окутывалось дымом. Батареи ударили и с участка соседа справа. С металлическим воем летели светящиеся снаряды над стыком наших позиций с соседом слева. Огонь еще больше усилился - комок на сердце понемногу рассасывался. Все будет хорошо. После такого огня особенно не пикнешь!… Приказал связаться с Шалагиновым.
– Ты меня слышишь?
– Так точно.
– Видишь, что делается на кладбище?.
– Рвануть бы сейчас, а?
– Следи за сигналом атаки.
До начала штурма семь минут. Кладбище в черном дыму. Нетерпение охватывает меня. Шесть минут, пять, четыре… А что, если?…
– Ракетницу!
Ашот встревоженно смотрит на меня, ничего не понимая.
– Штурмовать! Штурмовать!
– Я выхватил ракетницу из рук ординарца. Вместе со мной выбежали из КП Касим и телефонист с разматывающейся катушкой.
За три минуты до конца артиллерийского удара три мои красные ракеты одна за другой повисли в небе над батальоном Шалагинова: атака!
Через несколько секунд увидел перебежку. Отделение за отделением, развернувшись по фронту, за огневым валом, бежали бойцы по винограднику и залегали в кустарниках перед самым полем, откуда до кладбища оставался один лишь рывок.
– Молодцы, молодцы!
– кричал я.
Пушки смолкли все сразу. Телефонист протянул трубку:
– На проводе генерал.
Набрав побольше воздуху, возбужденно доложил:
– Хозяйство Шалагинова в кустарниках, у самого поля!
– Что-о? Кто позволил?
– Мы воспользовались артзавесой…
– Назад! Сейчас же! Ударят «катюши»! Назад!…
Я рванулся к батальону, но через три-четыре броска застыл на месте - реактивные снаряды, полыхая, ложились на кладбище, на ровное поле. Они задели и кустарник - он вспыхнул, словно его облили бензином и тут же подожгли. Бежал вперед, падал, поднимался. Навстречу разрозненными группами откатывались солдаты. Столкнулся с Платоновым.