Избранное
Шрифт:
Пил он редко — только когда у него был к этому точный душевный настрой, когда он знал, что опьянение принесет ему максимум наслаждения. Последний раз он был глубоко, счастливо пьян полгода назад, и сегодня тоже он был пьян, стоял, навалившись спиной на ствол осины, смотрел, не видя, на светящееся в темноте окно. Слушал себя. Пальцы, ноги, спина, налитые урановой тяжестью, рвались к земле — он с наслаждением ощущал эту безмерную предвзлетную тяжесть, вжимался в ствол, потому что помнил, когда упадет — сладкое кончится, начнется бесконечное вращение, первобытный греховный полет в черном пространстве,
Он счастливо вспомнил, что этот клочок земли среди моря, куда сегодня утром он приехал с женой и дочерью, пустынен, что, кроме нескольких рыбацких домов, вокруг на многие километры нет жилья, что воздух тут райски чист и сладок. Он медленно, со вкусом, вздохнул, смакуя слизистой носа, горла целебное втечение этого воздуха и увеличивающуюся жадную емкостность легких — так необъятно увеличивается желудок, принимая изысканную пищу.
По лицу его блуждала улыбка удовольствия, колыхался от внутреннего смешка большой живот, толстопалые громадные ладони ухватились за гладкий ствол. Он не хотел упасть.
С моря подул ветер, стало неуютно, он вспомнил, зачем вышел, помочился и вернулся в дом, жалея, что первый, самый желанный хмель уходит, дальше дух отяжелеет, подобно телу, и в самый раз тут будут мягкая постель и сон.
Жена и дочка уже легли, он же прошел на кухню, где хозяин и его брат пели эстонские песни, сел рядом на черную длинную скамью, налил себе стакан водки, выпил, потом стал медленно, много есть, беря руками из миски куски жареного угря, разваливая кусок посередине, где брюшко, и медленно высасывая нежную, сочащуюся душистым жиром мякоть. Закусывал зеленым луком, громко хрустя и макая его в соль. Ему было вкусно есть, и смотреть на него поэтому было не противно. Потом он хорошо отмыл под умывальником руки и губы, чтобы они не пахли рыбой, принял три таблетки снотворного и лег спать.
Ему снилось море. Не серое, как здесь, а глубоко-черное, с тяжелой океанской волной, накатывающей на, берег, черный корабль на горизонте. И бесконечные кусочки черного шлака, колеблющиеся по всей поверхности моря, скатывающиеся на берег и снова бесконечно появляющиеся на поверхности. Цвет сна был межгрозовой — оранжевый сквозь черноту, когда одна гроза ушла и вторая вот-вот начнется, а закатное солнце окрасило небо вокруг туч.
Он мучился, боялся во сне, но эти мучения и этот страх были сладки ему, потому что он знал, что это сон.
Потом он увидел дом на берегу моря и серую асфальтовую дорогу, и себя в этом доме, и снова страх и желание выбежать из дома, и поиски кого-то необходимого, жалкого ему, а после уже страх, страх только за себя — и вот он на улице, падает, втискивает свое тело в какую-то щель, и небо озаряет ослепительная долгая белая вспышка и не гаснет, а он кричит, кричит, — и ощущает рядом какую-то женщину, не жену, ужас делается меньше, хотя не оставляет его, он прижимается к женщине, слышит под лицом, как мягко подаются ее груди — и лелеет во сне пронзительное, краткое, как замыкание, ощущение наивысшего наслаждения.
Утром они поднялись не рано, позавтракали яйцами, молоком и снова угрем, потом собрались идти в лес. Дочка сказала, что хочет остаться дома и еще поспать. Ей разрешили.
Они ушли, а девочка накинула на дверь
Она мечтала, что они принц и принцесса, живут в замке на пустынном скалистом острове. Сначала они ничего не знают друг о друге, потом случайно встречаются в одной из бесчисленных комнат замка и влюбляются.
Она лежала на кровати с открытыми глазами и видела убранство комнат этого замка, и свое платье, и то, как она идет, минуя залу за залой, и свое отражение в огромных зеркалах, и то, как она вдруг замечает этого мальчика, а он давно уже смотрит на нее, и то, как он идет к ней, и свою робость, и первое прикосновение, и его руки на своем теле.
Глаза у ней были открыты и заведены, как у спящей птицы, тело, обмякнув, слабо двигалось по шершавой вязи накидки. Видения ее были грешны, хотя это был не тот взрослый грех, о котором она узнала от девчонок в школе. То ей казалось скучным. Греховное странное наслаждение она получала, вспоминая, как, когда ей было шесть лет, ее царапал семилетний мальчик. Царапал молча, медленно — и ей не было больно, только стыдно.
После, очнувшись, она поднялась, постояла посреди комнаты, сгорбившись, как старуха, оделась и снова подошла к окну, мальчик возвращался с маяка, везя в сетке, привязанной к багажнику, три буханки хлеба. Он поднял глаза — увидел в окне над цветком бегонии маленькое скорбное лицо с плотно сжатыми губами, с белой челкой.
Это была их младшая дочь — «поскребышек», как определила ее про себя хозяйка дома, где они сняли комнату. Старшей дочери исполнился двадцать один год, она недавно вышла замуж и вместе с мужем проводила каникулы в туристской поездке по Крыму. Старшая была крупная, щедра телом, красивая, как мать и отец. Когда они появлялись где-то вместе, их называли «семейство Гаргантюа».
Младшая была спокойным замкнутым ребенком, никогда не болела, и родители привыкли не замечать ее, позволяя ей все, зная, что она никогда не сделает ничего, что повредит ей или принесет неприятности им. В прошлом году она пошла в школу и училась отлично, кроме того, она занималась дома английским и французским языками, а также музыкой. Все три педагога говорили о ней, что у нее удивительные способности. В общем, она была идеальным ребенком для родителей, которые живут не ради детей.
Они отошли от дома на сто шагов и очутились в лиственном светлом лесу. Среди вязов, ясеней и лип не часто встречались широкие ели, низкие синие сосны. На женщине было надето ситцевое в горох платье, открывающее голые колени, и тоненькая шерстяная кофта эстонского производства, которую она купила в Кингисеппе. У нее были темно-русые с блеском, вьющиеся волосы и чувственная вздернутая губка на бело-розовом, почти без морщин, лице. Муж с удовольствием оглядел ее, остановился и притянул к себе. В ее глазах, когда она смотрела на него, тоже было удовольствие: рыжий, без плеши, хотя ему исполнилось уже сорок пять лет, голубоглазый, с загорелым, точно у моряка, тяжелым лицом, с крупным сильным телом. Они долго поцеловались, потом пошли дальше, держась за руки.