Избранное
Шрифт:
Оэ тревожит будущее: «Я слышу звуки приближающегося издали „Великого потопа“ — в существовании, в мыслях, в поведении людей двух поколений. Его нарастающий гул предвещает всеобщую катастрофу, Я решил предостеречь людей, веря в их волю».
Эсхатологический мотив, а точнее — желание предупредить об опасности, не раз возникает в этом полифоническом романе, начиная с заголовка: «Объяли меня воды до души моей». Уже было однажды — Великий потоп затопил эту грешную землю. История повторяется, говорит Оэ, уровень воды достиг уже нашей груди. Опомнитесь, люди, пока не поздно, пока не прекратилась жизнь на земле!
«Казалось бы, — продолжает Оэ, — опыт Хиросимы доказал, что угроза уничтожения человечества реальна. И разве не японцы должны были задуматься над ходом человеческой истории и постараться изменить его? Но что происходит? Вновь надвигается Великий потоп, теперь уже в виде экологического кризиса когай [7] , и похоже, что японцы, как и во время Хиросимы, не могут это осознать».
Когай — самое популярное в японской прессе слово. Дельцы разрушают дом, в котором живут люди, разрушают атмосферу, отравляют воду, воздух. Будут ли люди погибать молча? Не настало ли время изменить ход событий? Оэ отдал роману шесть лет жизни, чтобы привлечь внимание к тому невидимому заболеванию, которое разрушает страну. Духовный кризис, если он становится хроническим, приносит народу гибель. Оэ потому и прибегает к аллегории Великого потопа, что всемирное стихийное бедствие и зло, творимое людьми, могут быть равны по силе разрушения.
7
Когай — слово, появившееся в японском языке в последние десятилетия; букв.: «общественно вредный», имеется в виду вред, наносимый обществу промышленным развитием.
Писатель и сам определяет ситуацию, выведенную в романе, как «предельную». Он называет свой роман программным произведением, итогом всего написанного им до сих пор о том, что происходит в его стране, «которая в политическом, экономическом и культурном отношении дошла до последнего предела». Потому так беспощаден Оэ в своем осуждении современного пути Японии. Потому с таким упорством пытается внушить читателю мысль: дело не только в том, что, разрушая природу, люди разрушают дом, в котором живут; дело в том, что, разрушая природу, они неизбежно разрушают себя.
Тема разрыва связи человека с природой — одна из главных в романах Оэ. Порвав с природой, человек теряет почву под ногами, теряет ощущение равновесия. Оэ хочет понять причину разлада. Он не раз возвращается к словам старца Зосимы из «Братьев Карамазовых», которые запали в душу подростков.
То, что Оэ говорит об этом, помогает понять разницу культурных традиций, без осознания которой невозможно сближение народов.
«Я думаю, что если люди научатся концентрировать свое сознание на роще как на роще, то благодаря этому в них и откроется нечто новое. Я не хотел бы называть это молитвой. Может быть, потому что сам не молюсь… На сей раз моим героем стал человек, который решительно порвал с обществом и целиком сосредоточился на деревьях как на деревьях и хочет научить этому необузданную молодую компанию. Это одна из главных тем романа».
Велико искушение свести воедино культурные традиции. Не один писатель помышлял об этом. Но, видимо, и разные традиции сосуществуют как нечто нераздельное и неслиянное; к одной цели идут разными путями.
Недавно прочитала у Василия Аксенова:
«ГЛЯДЯ НА ДЕРЕВЬЯ
Все в лунном серебре — так произнес японец, мечтая возродиться сосною на скале. Славянским многоречьем заменяя дальневосточную сестру таланта, будем говорить так:
Благороден лик могучего созданья! Все тело сосны суть ее лик. Плюс корни. Корни сосны суть ее страсть. Плюс ствол и крона. Суть сосны — ее суть. В сути отсутствуют — окольные помыслы, страх и угодничество. Еще бы раз родиться сосною на скале!
Иногда сомневаюсь: не мала ли для человеческой души сосна? Иногда сомневаюсь: не велика ли? Иногда не сомневаюсь: кому-нибудь да удалось совпасть.
Венцом живой природы повсеместно признан человек. Умолчим о том, кем он повсеместно признан, и воспоем хвалу огромным деревам, которые не претендуют на венец, по украшают флору…
Огромные дерева наполняют душу спокойствием: могущественная протекция. Под защитой, под покровом, под сенью буков, дубов, кленов, каштанов, берез, эвкалиптов чувствуешь себя надежнее, хотя они, казалось бы, не охраняют от зла, от тех персон, которым на флору наплевать, а такие среди нас есть. Отрешись, однако, от этих сомнений и положись на деревья. Насколько хватит тебя, учись у них героизму».
«…отсутствуют — окольные помыслы, страх и угодничество» — это уже близко. «Огромные дерева наполняют душу спокойствием» — еще ближе.
Японцы любят русскую литературу, Достоевского Оэ называет своим учителем.
Но вот что интересно. (Японцы народ щепетильный.) Сознательно или подсознательно Оэ пишет слово «молиться» по-английски «pray» каждый раз, когда речь идет о молитве в нашем понимании. Сознанию японцев это чуждо, и писатель сохраняет иностранное слово до тех пор, пока оно не станет своим. То же самое со словами «новые чувства, новая мысль». Оэ пишет их по-английски не только потому, что на английском читали Достоевского, а потому что они еще не вошли в сознание. Подростки не вполне понимают их смысл или понимают по-своему. Для них достичь того состояния, в которое человека приводит искренняя молитва, — значит прийти в состояние экстаза от десятка сбитых машин. У них своя логика и своя цель, но представление о действии — традиционно: «Pray» — это сосредоточить всего себя на чем-то, рассуждает Бой. Его мысль развивает Тамакити: «Pray» — значит сосредоточиться, и если сосредоточить свое тело и сознание на объекте независимо от того, что представляет собой этот объект, по благодаря такому сосредоточению в теле и сознании возникают new feeling и new meaning.
В «Письме японца, учившегося у русской литературы» Оэ рассказывает: когда после войны он переехал из горной деревушки в столицу, им овладело чувство отчужденности, которое не позволяло идентифицировать себя, т. е. ощущать себя самим собой. Человек отчуждается, становится чужим самому себе. Это стало главной темой его произведений. И лишь в этом романе, по признанию Оэ, он перешагнул через себя, через такого, каким был.
В «Опоздавшей молодежи» жена Кана говорит мужу: «Мне кажется, нет ни плохих, ни хороших людей. Есть только люди, которые могут быть самими собой и не могут. Ты перестал быть самим собой. Ты — это лжеты. И я решила бросить тебя». Утрата человеком чувства самотождественности — основная тема «Футбола 1860 года». Оно не дает покоя Мицу: «…С поразительной достоверностью ощутил, хотя это и было немыслимо, что бурлящая, беспрерывно струящаяся вода — та же самая бурлящая, струящаяся вода, что и тогда. И мне показалось, что я, склонившийся сейчас над родником, и я, еще ребенок… совсем другой человек, не имеющий ничего общего со мной, настоящим. Нынешний „я“ теряю identity настоящего „я“. И во мне и вне меня не за что ухватиться, чтобы восстановить самого себя».
В рассказе, включенном в этот сборник, «Лесной отшельник ядерного века», поднимается та же тема: человек не может существовать как человек, если не восстановит чувство самотождественности, не вернется к самому себе, не обретет свою утраченную целостность.
В романе «Объяли меня воды до души моей» Оэ нашел наконец ответ на мучивший его вопрос, нашел человека, действительно непохожего на тех «нервозных» людей, с которыми знакомили нас его прежние романы. Исана восстановил себя, вернул себе чувство самотождественности. (Впервые Оэ пишет это слово по-японски.) Отсюда состояние уравновешенности, покоя. Попадая в самые бедственные ситуации, Исана не теряет присутствия духа. Может быть, преодолев себя, он обрел себя.
Роман как будто снимает проблему: к человеку возвращается чувство самотождественности. И сам Исана, и каждый из подростков верны себе, хотя последние верны не столько своей изначальной природе, сколько своим надломленным жизнью характерам. Но какой ценой! Вопрос, по существу, остается: как сохранить это ощущение самотождественности, как оставаться самим собой в обществе, враждебном человеку?
Кто знает, быть может, действительно произойдет катастрофа, если люди не задумаются над вопросом — камо грядеши? И, быть может, раньше писатели не изучали с такой тщательностью нравственный климат планеты, потому что раньше не была столь реальной угроза всеобщего уничтожения.
Можно разделять или не разделять предчувствие мировой катастрофы, но нельзя не оценить стремления писателя предупредить людей об опасности, нельзя не отдать должного чувству сопричастности всему живущему и живому.
Т. Григорьева
Письмо японца, учившегося у русской литературы
Я начал писать рассказы о послевоенной японской действительности, опираясь на видение, захватившее мое молодое воображение, именно видение, говоря словами Шкловского. Место и время действия моих рассказов постоянно возвращались к горному району Японии дней войны. Позже главной темой моих произведений стала послевоенная жизнь в огромном японском городе, владеющее человеком состояние отчужденности, не позволяющее ему идентифицировать себя. Я ощущаю себя именно таким человеком. Роман «Объяли меня воды до души моей» представляет собой попытку перешагнуть через самого себя, потому что я именно такой человек. Это итог всего написанного мной до сих пор о положении нашей страны, которая в политическом, экономическом и культурном отношении дошла до последнего рубежа.