Избранное
Шрифт:
Началось это давно. Они уже сыграли серебряную свадьбу. Было многолюдно и очень весело. Оказалось, у них масса друзей. Произносились тосты, говорили разные слова. Варя танцевала с Колькой, а он с Наташей. Наташа старшая, в ней такая милая женственность, а Колька — тот весь из углов и при этом страшно похож на обоих, на отца и на мать.
Бармин потянулся за сигаретой. Будь здесь Варя, она не преминула бы сказать: «Тебе кланяется завод «Компрессор». На их языке намеков это означало — из окна видна труба завода, которая порой изрядно дымит. В ответ на Барину реплику Бармин
До чего же они привыкли друг к другу. И то, что в их долгой совместной жизни иной раз случались ссоры и было не все так уж благополучно, не отдаляло, а, как ни странно, еще больше сближало их. Кто-то из друзей однажды сказал: «На зеркально гладкой дороге машина чувствует себя неуверенно, ею трудно управлять, а если дорога ровная, но при этом слегка шероховатая — усиливается сцепление, машина на любой скорости проходит виражи, надежно тормозит и меньше рискует свалиться в кювет». Тогда же вспыхнула шумная и довольно бессмысленная дискуссия — кто машина и кто дорога, но, поскольку мнения разделились, дискуссия эта так и осталась неоконченной.
Зазвонил телефон. Бармин снял трубку.
— Я вас слушаю…
На другом конце провода послышался приглушенный шепот, и после короткой паузы раздался громкий детский голос:
— Здорово, дед!
Бармин улыбнулся и ответил преувеличенно дряхлым скрипучим фальцетом:
— Здравствуй, внучек!.. Как живешь-поживаешь?
— Отлично поживаю, — доложил Алешка, с готовностью включаясь в привычную игру, — а как ты себя чувствуешь, дед? Ноют старые кости?
— И не говори. Ноють и ноють. Спасу нет. Не иначе — к дождю.
— Зимой дождя не бывает, — сказал Алешка. — Бабушка спрашивает, ты пообедал?
— Было дело.
— А чего ты ел?
— На первое — жареного бегемота, а на второе — не помню.
Алешка засмеялся:
— Вкусно?
— Очень даже вкусно. А ты мне скажи, внучек, что вы там делаете?
— Бабушка мне читает «Винни-Пух».
— Это хорошо. Скажи, чтоб она запомнила содержание, потом мне расскажет, я тоже сильно интересуюсь.
— Будет сделано, — сказал Алешка. — Передаю трубку бабушке. Пока!
— Ну как ты там? — спросила Варя.
— Нахожусь на заслуженном отдыхе, — ответил Бармин и вдруг почувствовал слабую глубинную вспышку боли.
— Ты чего молчишь?
— Я думаю, — ответил Бармин. Он, не вставая, включил торшер и сунул руку в тумбочку, пошаривая склянку с таблетками.
— О чем же ты думаешь?
— О разном…
«Надо бы налить грелку. Тепло обычно помогает». Он проглотил таблетку и понял, что слишком долго молчит. Еще, чего доброго, Варя смекнет, что ему стало худо. Тут же примчится вместе с Алешкой, одного его оставить нельзя. Начнутся переживания и никому не нужная паника.
— Кеша…
— Я думаю о странностях любви, — сказал Бармин. Боль не оставляла его. Она усиливалась. — Если я что-нибудь придумаю по этому вопросу, я вам позвоню. Привет!..
Он положил трубку, но почти сразу же снова зазвонил телефон.
«Догадалась», — подумал Бармин и, сняв трубку, сказал:
— Я тебя слушаю, уважаемый Винни-Пух…
В ответ раздался вежливый смешок.
— Это не Винни-Пух. Говорит Юрий Ильич. Вы, вероятно, отдыхаете, Викентий Романович. Не стану мешать. Я исключительно только хочу напомнить, что мы вас сегодня ждем.
— Да-да, конечно. Обязательно…
— Спасибо. Отдыхайте. Всего доброго!
Бармин положил трубку. Он совсем забыл. И как это сегодня некстати. Если приступ не состоится и все пройдет — хорошо, он заедет и, конечно, выступит. А если ему станет хуже? Что тогда?..
Он написал записку:
«Варя! Мне нужно было уехать в одно место, и я срочно уехал. Я потом позвоню. Не волнуйся, все будет в порядке. Ц. В.».
Ц. В. — Целую. Викентий.
Он положил записку на пол. Варя вернется, сразу же ее увидит, прочтет и, конечно, начнет волноваться. А собственно, чего ей волноваться? Он ведь частенько срывался — то на поздний концерт, то на ночную съемку. Зря он написал «не волнуйся». Чаще всего это пишут и говорят как раз в тех случаях, когда есть повод для волнения.
Ничего! Он позвонит из больницы и скажет: «Варя! Угадай, откуда я с тобой говорю?» Она, разумеется, не угадает. Тогда он спокойно и, если удастся, так небрежно, вроде бы между прочим, скажет: «Значит, так. Случился небольшой приступ печени. Совсем небольшой, почти незаметный. Я позвонил, и, можешь представить, приехал один мой знакомый. Его фамилия Зайцев. Он приехал в машине «перевозка больных». Но это не потому, что я такой уж больной. Это вышло чисто случайно. Я чувствую себя значительно лучше, так что ты не волнуйся. Я тебе завтра позвоню, и ты сюда прикатишь, мы поговорим, погуляем…»
Варя это выслушает, но она не поверит, что все обстоит именно так. Она поймет, что в его словах много вранья — и приступ вовсе не небольшой, а, наверно, серьезный, и ни о какой совместной прогулке завтра даже и речи быть не может.
Бармин лежал одетый, прикрытый одеялом, серым с зелеными полосами. Машина шла не быстро, за окнами проплывали фонари, огни светофоров.
Доктор Зайцев сидел рядом на откидном стульчике. Он приветливо улыбался и ободряюще подмигивал.
— Зачем мы едем в больницу? — Бармин уже третий раз спрашивал об этом, но так и не получил ответа. И правильно. Незачем задавать праздные вопросы. — Зачем мы едем в больницу? — снова спросил Бармин.
— Так уж и быть, скажу. Не хотел, правда, говорить, но разве от вас скроешь. Мы едем с вами заниматься фигурным катанием.
— Но мы же не взяли коньки, — сказал Бармин. Он оценил шутливый настрой доктора Зайцева.
— На сей раз обойдемся без коньков.
Зайцев это сказал серьезно, даже строго, давая понять Бармину, что он не склонен к пустой болтовне. У него в машине больной. Печоночник.
Некоторое время Бармин лежал молча, воскрешая в памяти события минувшего вечера — и неожиданный приступ, и новую встречу с рыжим доктором, и предотъездную суету.