Избранное
Шрифт:
Но однажды студеной зимней ночью старик неведомо как свалился в реку и утонул. Течение здесь быстрое. И тело его унесла вода. С тех пор в маленьком шалаше у реки не слышно было безумного смеха. Сын вскоре затосковал.
Он бросил свою деревню и пошел бродить по свету. Обошел всю Южную землю [18] .
Ему нипочем были лесные чащи и горные выси. Он побывал и в Лаосе, и в Камбодже. Забредал даже в Сиам. Но страны эти близко — рукой подать. А ему хотелось отправиться далеко-далеко. И вот он в один прекрасный день записался в солдаты, чтобы поехать в Европу. Было это в году миль неф сант каторз [19] .
18
Южная земля — старинное название Вьетнама.
19
Тысяча
Потом война кончилась, его посадили на пароход и отправили восвояси. Он остался цел и невредим. Ни бомбы, ни пули его не задели. Как-то приятель его, в прошлом премудрый конфуцианец, рассказал ему об одном знаменитом воине Танской империи. Удалец этот десятки раз был на грани смерти, но смерть его не брала. Чать Ван Доань слушал и похохатывал: уж больно похож был он сам на этого молодца. Выходит, и ему смерть нипочем. Тут он уверовал в свою судьбу. А человеку со счастливой судьбой на все наплевать. Ему ни в ком нужды нет.
В деревню свою он воротился женатым, с большими деньгами (по тем временам и сто донгов серебром считались крупною суммой) и великой амбицией. Он раскошелился, велел забить быка и свинью и выставил угощение всей деревне. Люди собрались, попировали и стали с тех пор величать его господином. Это его-то, безродного, чей отец-рыболов сдуру утоп в реке, его, что, бросив свою деревню, ошивался бог знает где на чужбине, возвели прямиком в старейшины! Да кто же такое вынесет? А он сразу сел отцам деревни на шею, им теперь и головы не поднять. Ну, да все это одни словеса. Разве что им и впрямь пришлось потесниться, чтоб отвести ему место на устланном циновкою почетном возвышении в дине. Потесниться ради этакого проходимца, который даже родителя своего не схоронил как положено! Позор, да и только! Каково почтеннейшим старостам с этим смириться? И они порешили между собой ни в чем не давать ему воли, а буде откроет рот, пусть подавится собственным языком. Настрадался он с ними немало. Завидят его на крыльце диня — и ну изводить придирками да насмешками. Начнут, бывало, с головы — она, мол, вся у него в космах, как у утопленника (это намек на позорную смерть родителя), а кончают пардесю, дырявым и драным, как старая верша (здесь намекалось на рыбацкую снасть). Не забывали они ни кривых зубов его, ни растительности на лице, ни самого лица, задранного к небесам. Но Доаню, спесивому и упрямому, все было нипочем. Он знай себе ухмылялся да посмеивался. И не удостаивал взглядом ни самих старост, ни шелковых их одеяний, пропахших кислятиной. Но зато он вникал все глубже в темные их делишки. И вот в один прекрасный день он заставил четырех почтенных старейшин держать ответ в уезде за присвоение общинных наделов. В другой раз он притянул еще кого-то из них за растрату общественных денег. Потом он вывел на чистую воду… Затем… И снова… Раз пять или шесть терпели они убытки и поношенье. Оно и понятно: злодейства их не сосчитать, как листья в лесу. И пусть все прочие были слепы, он-то слеп не был. Доань раскрывал преступленья старейшин одно за другим, решив во что бы то ни стало изобличить их до конца. Старост обуял страх. Пришлось им примириться с Доанем. Они собрались уж совсем заткнуть ему рот лакомыми кусками. Только он на наживку не клюнул, знал: заглотишь приманку, да и угодишь к дьяволу в петлю. Впрочем, он согласился не затевать больше тяжб. Едва отцы деревни начали трепетать перед ним, он проникся презрением к ним. И глядел на них как на забаву для детворы. Разве что высмеет их с пьяных глаз…
В прошлом году справляли деревенский праздник. В последний день его закололи свинью, и решено было, совершив жертвоприношенья, задать пир на весь мир. Слова «на весь мир» здесь означали «для старост». Потому как, если простому люду охота попировать, для него вокруг диня понаставлены лавчонки да пивные.
Всю церемонию жертвоприношенья господин Доань проспал дома. Он не был сведущ в этих делах, да и не желал менять свое пардесю на широченный торжественный халат с длинными рукавами. Отцы деревни охотно ему это прощали. Зачем, мол, ему затруднять себя: они на него и не рассчитывали, пусть себе отдыхает в доме. Им же, старостам, легче!
Но он не усидел дома. Едва завершилось жертвоприношенье, все узрели Доаня: сунув руки в карманы бурого пардесю и задрав голову к небесам, он шагал в сторону диня. И издалека-то на него смотреть было тошно! Но разве прогонишь его назад? Отцы деревни сладко заулыбались, приветствуя и приглашая его:
— О-о, господин Доань!.. Милости просим… А мы уж совсем заждались… Сюда, сюда пожалуйте. Будьте подателем наград…
Но он замахал руками, не вынимая их из карманов. Полы захлопали, разошлись раз… другой, выставив на обозренье веслоподобные шнуры. Это
— Что вы, что вы, почтеннейшие! Не беспокойтесь из-за меня. Развлекайтесь. Мне, солдату, привычней пройтись прогуляться, чем восседать в раздумьях.
Он подмигнул им несколько раз кряду.
— Да уж знаю я вас! — с понимающим видом молвил один из старост. — С виду вы пожилой, а сердцем молоды. Решили небось на девиц глянуть.
— Ваша правда!
Но господин Доань не пошел глядеть на девиц. Он постоял тут, постоял там. Потом приблизился к двум кухарям, раскладывавшим угощенье, и уставился на блюда. Поглядел и давай помогать им делить порции. Где возьмет лишний кусок, куда доложит, одну долю уравняет с другой. А старосты, видя такую его простоту, посмеивались втихомолку. Что взять с невежды? Делить яства — дело кухарей. Ему ли в это встревать? Зря только руки марает.
Вскоре все увидали, как он громогласно толкует о чем-то под баньяном. Минуту-другую спустя он уже хохотал с ордой деревенской детворы, глядя куда-то в ржавый бинокль. Кухари в положенный срок подали угощенье. И старосты послали кого-то чином пониже за господином Доанем. Тут лишь он устремил свои стопы, точнее — громыхающие туфли к диню. А там заварилась суматоха. Отцы деревни допрашивали кухарей, куда подевались две свиные ножки. Ведь их должно быть четыре. Какую свинью ни возьми… Четыре ножки — четырем виднейшим мужам. Таков обычай деревни издревле и доныне. И пусть ни один из четырех не сохранил зубов, чтоб управиться со свиной ножкой, отказываться от нее никто не желал. Легко ли — единственный кусок на всю деревню!.. И ничего не придумаешь!.. Если осталось две ножки, кто удостоится чести, кто — нет? Все это кричали они кухарям. Те побелели. Потом стали честить друг друга. Каждый валил вину на другого: тот, мол, недоглядел. Ну, да старостам кто ни виновен — все едино! Недоглядели — пусть выставляют честной компании бетель и выпивку!.. Лишь господин Доань не промолвил им слова. И знай себе ухмылялся: уж он-то где только не побывал, навидался вещей похлестче этих свиных ножек. Они и слова-то доброго не стоят. Эко диво, с чего было шум поднимать?!
Старосты покончили с выпивкой, кухари убрали посуду. Снова певцы завели песни. И господин Доань теперь уж уселся раздавать награды.
— Старайтесь-ка, да получше, — сказал он музыканту, — иначе дело не выгорит. А уж кто мне угодит, за наградой не постою.
— О да, ваша милость! — ответила за того певица.
Потом обе певицы, уверовав в щедрость господина Доаня, стали: одна по правую от него руку, другая — по левую… Песня закончилась, музыкант опустил свой дан, певицы уронили на бедра руки, державшие фать [20] . Господин Доань встал, погрузил руки в карманы пардесю, бурого, как собачья шкура, и объявил:
20
Фать — старинный музыкальный ударный инструмент.
— Уж если я что обещал, непременно исполню. Жаль только, деньги все вышли. Жалую вам дары, они, пожалуй, подороже денег…
Тут он извлек из кармана руку со свиной ножкой и дал ее музыканту. Затем вынул другую руку — опять со свиной ножкой, и отдал ее певице. Покончив с этим, он обернулся и сказал:
— Привет вам, почтеннейшие! Вы уж позвольте мне, невеже…
И повлек свои стучащие туфли сквозь толпу простого люда, который приветствовал его взрывами хохота, громыхавшего, точно телега на ухабах.
1942
Перевод М. Ткачева.
СЛЕЗЫ
Человек представляется злым
Лишь сухим глазам эгоизма,
Влага слез — это дивная призма,
И в ней мир предстает нам иным.
Пропели первые петухи. Диен открыл глаза, но из постели вылезать не хотелось. Почти всю ночь он не спал. Малыш до утра метался в жару. Он болел уже несколько дней, и жена не отходила от него ни днем ни ночью — совсем измучилась и стала раздражительной. Диен старался помочь ей чем мог — подавал лекарство, воду. И сейчас, после бессонной ночи, он чувствовал себя вконец разбитым.
21
Коппе Франсуа (1842—1908) — французский писатель, автор ряда стихотворных сборников, пьес, рассказов. Первые переводы на русский язык опубликованы в «Отечественных записках» в 1870 году.