Избранное
Шрифт:
Альбина подождала, зло щурясь: неужели не почуяла чужих глаз, не обернется? Нет, не оборачивается. Масло скворчит - а Ксения стала туга на ухо. Поддела вилкой поджаристый ломтик и дует, чтобы остыл. Ну, гадюка, любит себя побаловать!
Альбина тихо, тихо подкралась ближе и рявкнула Ксении в ухо:
– Гаси огонь! Кончай работу!
Та и не вздрогнула. Оглянулась через плечо, глаза желтые, невозмутимые:
– Глупые у тебя шутки, Прямикова.
– Это я на радостях!
– Альбина идет к крану, набирает полчайника воды.
– Личная у меня большая радость!
– Зажгла газ, поставила чайник на конфорку. Ксения Петровна молчит, но вся напряглась, готова к отпору, расплывшееся тело чутко колышется.
– Очень большая радость, - Альбина возбужденно хихикает.
–
– Ну, поделись, поделись, - снисходительно разрешает Ксения Петровна.
– Не все тебе горе мыкать. Надо и попраздновать.
Альбина упирает руки в бока.
– Еще как попразднуем. Всем общежитием. Тебя на пенсию спроваживают. Не веришь? Меженкова мне сама сказала. Я сюда прямо от нее. Завтра, говорит, вызовем эту старую ведьму и объявим: «До свидания, Ксения Петровна, больше в ваших услугах не нуждаемся, пора уступать место молодым, культурным, умеющим с людьми по-человечески разговаривать», - в голосе Альбины прорываются истерические нотки, а опытная Ксения Петровна на вид спокойна, однако на сковороде пригорает забытая картошка.
– Все, Ксения. Кончилось твое царствование! Нашли новую воспитательницу, с высшим образованием. Она диссертацию пишет. Я спрашиваю Меженкову: «А где же она жить будет? В общежитии или квартиру даете?» - «Никаких, - говорит,- квартир она не хочет, а непременно в общежитии, среди молодежи. Поселим, - говорит, - новую воспитательницу на место старой карги, а каргу, то есть тебя, к пожилым одиночкам…» - Альбину всю трясет, глаза стекленеют.
– Ну я и говорю Меженковой: «Хотя у нас одна койка свободная, мы Ксению не возьмем. И никто не захочет. Воняет потому что…»
Ксения Петровна тревожно потянула носом.
– Фу ты, заслушалась я тебя, думала, что дельное скажешь, - ослабила огонь под сковородкой, подлила масла из бутылки с краником, заботливо перевернула ломтики картошки, отложила на тарелку несколько пригорелых. Все эдак не спеша, уверенно.
– А где я буду жить, тебя, Прямикова, не спросят. Разберутся поглавнее тебя. Я делу воспитания молодежи двадцать лет отдала, у меня стенок не хватит грамоты развешать, я себе почетную старость выслужила.
– Ксения Петровна повернулась к Альбине всем крупным грузным телом.
– Ты лучше о себе подумай, Прямикова, чем на меня налетать. Тебе ведь до пенсии не так уж много осталось… - Ксения Петровна колыхнулась в последний раз и успокоилась, сложила пухлые руки на груди.
– Ты вот на меня со скандалом, а мне тебя жаль, Алечка. Я ведь тебя совсем молодой помню. Иной раз не спишь и думаешь, отчего у Али Прямиковой жизнь не задалась… - Ксения Петровна оглянулась на сковороду, выключила огонь и примолкла, погрузилась в печаль.
Альбина уже давно выучила назубок все приемы своего врага, но отчего-то безвольно цепенеет, как кролик перед удавом, ждет, что будет дальше. Ксения Петровна не торопится, шумно вздыхает всей грудью, в желтых глазах - понимание и сочувствие, вот-вот слеза прольется. Альбина знает, что это не игра, не актерство, тут что-то другое, чему и названия нет.
– Вот смотрю я на тебя, Алечка, и думаю… - будто через силу заговаривает наконец Ксения Петровна… Это у нее как бы проверка: крепко ли затянулась петля. Альбина кусает побелевшие губы и молчит. Ксения Петровна возвышает голос: - Вот ведь как в жизни несправедливо случается. И на работе ты в передовиках, и как женщина вполне привлекательная. Не красавица, врать не буду, но интересная. И одеться есть на что. Если бы ты за собой следила… - Ксения Петровна сочувственно склоняет голову, как бы оценивает все достоинства Альбины.
– Ты все-таки, Алечка, не запускай себя, я тебе худого не присоветую, ты на свою жизнь крест не клади, в твои годы еще можно семью построить, еще не вечер, Алечка…
По Альбине сейчас видно, что самыми правильными, проникновенными словами можно при умении бить и хлестать со всего маху. Чем лучше слова, тем они обидней и беспощадней. Бывает у опытных людей такое изощренное умение, перед которым теряются самые бойкие ругатели и крикуны. Альбина судорожно хватает воздух белыми губами и разражается форменной истерикой, с хохотом, со слезами,
Ксения Петровна подхватывает тряпкой сковородку и с печальным торжеством покидает поле битвы. Осатаневшая Альбина выскакивает в коридор, орет ей вслед страшные слова, слышные по всему общежитию, что особо радует Ксению Петровну. На кухне Альбина, всхлипывая, пьет из-под крана воду, отдающую хлоркой и ржавчиной. Как-то очень одиноко и бездомно Альбина запивает из-под крана свою бабью обиду, потом горстями кидает воду в зареванное лицо, утирается жесткой золоченой полой стеганого нейлонового халата. С зеркальца, вмазанного в стену, на нее глядит растрепанное страшилище с черными подглазниками. Завтра в цехе все опять будут ее обходить с опаской, опять она услышит за спиной: скандальная Альбина. А чего, спрашивается, психанула? Ведь знает Ксению, а попалась хуже новенькой. Ну, ладно, теперь уж в последний раз, кончилось ее царство, теперь заживем… Прямо с сегодняшнего дня и начнем жить по новой…
Альбина хватает с конфорки бьющий паром, перекипевший чайник, весело мчит к себе в комнату. Клавдея слышала крик из кухни, лежит, укрывшись с головой. Альбина достает из серванта заварной чайник, сыплет в него щедро полпачки грузинского, прикрывает полотенцем. Распахивает общий холодильник, выставляет все на стол: масло, сыр, колбасу, банку сгущенки. И сдергивает одеяло с Клавдеи.
– Вставай! Отпразднуем мою победу!
Клавдея притворяется, что ничего не слышала, хлопает глазами:
– Это какую же? Премию, что ли, выдавали?
– Я сейчас с Ксенией по душам побеседовала. Ее на пенсию вышибли, ну я ей и выложила напоследок, она у меня заткнулась как миленькая.
– Охота была связываться… - Клавдея в байковом линялом халате садится в постели, на стол старается не глядеть.
– Давай вылезай!
– торопит Альбина, берясь за чайник.
– Тебе покрепче?
– У меня сердце, - мямлит Клавдея, - мне послабее.
– Да уж знаю, какое у тебя сердце!
– Альбина весело щурится.
– Экономишь на чае.
– И наливает Клавдее покрепче.
– А кому нужна твоя политэкономия?
– Альбина накладывает Клавдее в чашку несколько ложек сгущенки, режет ломоть хлеба, мажет маслом, лепит на масло толстый кусок вареной колбасы.
– Здоровье не сбережешь - потом не купишь, ни за какие деньги.
– Альбина подвигает Клавдее чашку, хлеб с колбасой.
– Давай наваливайся.
Клавдея бочком присаживается к столу.
– В следующий раз моя очередь угощать.
– Да уж… Ты угостишь!…
Альбина подперла щеку рукой, глядит растроганно, как Клавдея уминает угощение. «Ишь порозовела вся, глазки замаслились, заблестели. Это тебе не плавленый сырок со спитым чаем. Я-то твои завтраки и ужины знаю. Жалость берет глядеть на твою экономию. И было бы для кого копить, ну хоть бы для племянников каких… А то ведь детдомовка, как и я, родни ни единой души. Живи на всю зарплату, а пенсию дадут, так и подработаем к ней, на наш век хватит…»
Альбина берет еще ломоть хлеба, мажет маслом, отхватывает пласт ноздреватого российского сыра, подвигает Клавдее. Где-то внутри разгорается нестерпимое сострадание к этой тихой, скучной женщине. Душа отмякает, сердце радуется тому, как вкусно и жадненько Клавдея уминает угощение. Самой почему-то есть расхотелось.
– А ты чего?
– спрашивает Клавдея с полным ртом.
– Меня угощаешь, а сама?
– и опасливо кладет на стол недоеденный хлеб с сыром.
Альбина мастерит и себе бутерброд с колбасой, но потоньше.
– Я фигуру берегу. Для женщины фигура важнее, чем лицо.
Клавдея участливо помаргивает:
– Нервы тебе надо беречь… В журнале «Здоровье» пишут, сколько сейчас болезней на нервной почве, возьми хотя бы язву… А ты свои нервы не бережешь… Вот смотри я… У меня со всеми тихо и мирно. Иной раз накипит, а я сдержусь, промолчу…
– Это ты верно, - искренне подхваливает Альбина.
– Ох как верно! Нервы надо беречь.
– Главное в жизни не связываться.
– Клавдея утирает ладошкой замасленные губы.
– О нас с тобой некому позаботиться, мы сами обязаны о себе заботиться.