Избранное
Шрифт:
Безрассудные молодые люди, которым жадность помутила сознание, тотчас же согласились с ним.
— Во всем виноват покойный отец, но каков Дзэнъэмон, который еще корчит из себя старшего! Давайте представим в доказательство завещание и затребуем положенные деньги, — опрометчиво решили братья и обратились с этим к Дзэнъэмону. Старший брат был поражен:
— Но ведь уговор-то был еще при жизни отца. Мы решили дело о завещании с вашего согласия, отчего же сейчас вы заговорили другое? Не дай бог узнают люди!
Братья, рассердившись, сказали:
— Нечего таиться от людей. Выкладывай скорее все деньги по завещанию.
Так, ни с чем не считаясь, приступали они к Дзэнъэмону. Трудно пришлось Дзэнъэмону. «Если люди узнают правду — отцу позор, — подумал он, — а если официально пожаловаться на братьев, погибнет весь наш дом. Сколько я доводов им ни привожу, они меня не слушают. Ужасное положение! Ведь в нашем мире
И вот, решившись, Дзэнъэмон поздним вечером тайком вышел из дому и отправился на могилу родителей. В горе поведал он им о случившемся, сел у надгробной плиты и на рассвете пятого дня одиннадцатой луны умер сорока двух лет от роду, распоров себе живот. Весть о его смерти принес семье монах из храма. Дом снова погрузился в скорбь. Непритворным было горе жены Дзэнъэмона, а вот братья держались как чужие.
— Глупой смертью умер наш братец! — говорили они и распустили слухи, будто Дзэнъэмон покончил с собой в припадке умопомешательства. Так и уладили дело. Братья взяли ключи от амбара, все осмотрели, но, кроме двух тысяч рё, ничего там не оказалось. А так как они потратили много времени, чтобы найти место, где лежали деньги, то и уснули в амбаре возле сундучка с деньгами. В эту полночь жене Дзэнъэмона явился во сне дух покойного мужа и рассказал ей обо всем, что произошло. Та еще во сне преисполнилась твердой решимости отомстить за мужа и, проснувшись, тем более загорелась жаждою мести, схватила пику, висевшую над изголовьем, ворвалась в амбар и нанесла удары всем братьям — Дзэнскэ, Дзэнкити и Дзэнхати, никого не пощадив. Потом она взяла своего двухлетнего сына из рук кормилицы, как раз кормившей ребенка грудью, принесла в амбар и, вложив в его ручонку кинжал умершего Дзэнъэмона, сказала:
— Смотри! Это враги твоего отца! — И, направляя руку мальчика с кинжалом, прикончила всех троих. Затем она поведала о случившемся кормилице и пронзила себе грудь мечом. О утренний иней в бренном мире! Нет ничего непрочнее тебя! Такова и жизнь человеческая!..
Когда люди узнали о том, что стряслось, все осудили братьев за их злодейство и согласились душой со старшим братом. Даже у тех, кто не знал его, рукава были мокры от слез. Наследником же назначили двухлетнего Дзэнтаро. Процветать ли дому или погибнуть — целиком зависит от того, следует человек законам почитания родителей или нарушает их.
Безвременно опавшие цветы вишни,
или Дом Кудзуя в Ёсино, покрывший себя позором
В селение Ёсино провинции Ямато в весенний праздник Яёи собираются девочки-подружки, наряжают кукол, изображающих императора и императрицу. До чего ярок цвет рукавов их одежд, развеваемых ветром, когда они подают друг другу праздничные рисовые колобки и сакэ, в котором плавают лепестки персика! И разумеешь — даже приятность облика человека и та зависит от воспитания.
В селении Ёсино издавна жил человек по имени Сарасикудзуя Хикороку. Дом его процветал, семья ни в чем не знала недостатка. Детей у него было пятеро, и все девочки пригожие собой. Как пишут в книгах, девочка — семечко счастья в доме. Старшую дочь О-Хару отдали замуж в хорошую семью из того же селения. Вскоре после заключения брачного союза она понесла дитя. Родители считали дни и месяцы. Еще до рождения ребенка подыскали кормилицу, сшили для О-Хару косодэ с изображением журавля и черепахи. [19] По ночам мать не смыкала глаз и, заслышав, как в дверь стучит ветер, качающий сосны, думала: «Уж не началось ли?» К несчастью, у О-Хару приключились боли в животе, семь дней она мучилась беспредельно. И Будде, покровителю рожениц, молились, и божеству, помогающему при родах, обеты давали, но все тщетно. Ей было шестнадцать лет, когда на рассвете первого дня четвертой луны пропела ей птица смерти. Очень горевали родители и сестры, целый месяц погружены были в скорбь, и рукава их насквозь промокли от майского дождя слез. Разумные люди утешали их:
19
Косодэ — белое нижнее кимоно с узким рукавом.
Журавль и черепаха — символы долголетия.
— Бывает,
И подобно тому, как тает пена на волнах реки Ёсино, со временем забылось и их горе. Скоро и второй дочери, О-Нацу, исполнилось шестнадцать. Она была еще красивее старшей сестры, и многие вздыхали по ней. Выбрали достойного молодого мужчину, старосту этого селения, заключили брачный договор и приготовили приданое. О-Нацу было шестнадцать, и старшая сестра умерла в таком же возрасте, поэтому свадьбу отложили, решив, что это плохое предзнаменование. В первом месяце года, как только О-Нацу достигла семнадцати лет, поспешили свершить свадебный обряд. О-Нацу тоже вскоре понесла. Шел месяц за месяцем, и вот, подобно сестре, не успев разрешиться от бремени, О-Нацу заболела и умерла, родители убивались от горя и все думали: «За какие же это грехи?» А когда О-Нацу хоронили, какой-то человек оказал:
— Таким покойницам полагается «левым взмахом» разрезать серпом утробу и извлечь младенца. Иначе они не смогут обрести покоя в нирване, и неизвестно, что ожидает их на том свете.
Как ни грустно было, поступили так, как посоветовал незнакомец, и заказали заупокойную службу. Да, ничего более печального и бренного, чем участь женщины, нет на свете.
Но так уж устроен мир, забылось и это несчастье. Третья дочь, О-Аки, скоро встретила пятнадцатую весну. Она была особенно красива, добра сердцем и чувствительна. Посредниками вызвались соседи.
— Есть у нас на примете славный молодой человек из хорошей семьи, и к тому же собой красавец. Поручите ему все заботы, возьмите его зятем к себе в семью, и пусть ваши грустные думы развеются, — советовали соседи.
Так родители и сделали — они взяли этого человека в приемные сыновья и доверили ему управление домом, сами же приняли духовное звание. С той поры они совсем отринули все мирское. «Наконец-то пришла пора радоваться жизни», — стали думать они. Каждый день ходили на поклонение в разные храмы. Приемный сын выполнял свой сыновний долг и относился к ним со всей почтительностью. Хотя они жили далеко от моря, в горах, он добывал морскую рыбу: когда шел снег, разжигал огонь, и родители уподоблялись владыке страны вечного лета. Он скрывал от них все житейские невзгоды, так что треволнения жизни уподобились для них ветерку, шелестящему где-то вдалеке. Желать им больше было нечего. А тем временем и О-Аки, как говорится, полюбила зеленую сливу. Не раз уж случалась беда в доме, поэтому родители очень тревожились и молились всем богам. Чтобы разрешение от бремени прошло благополучно, главное, беречь роженицу, потому наняли для О-Аки сведущую в этих делах старуху. Она следила за тем, правильно ли О-Аки завязывала пояс, заставляла ее двигаться, работать в саду, смотрела, чтобы О-Аки не застудила живот, не разрешала ей поднимать руки выше уровня глаз или вытягивать ноги в постели, подгладывала под голову специальную подушку, — и всячески оберегала ее здоровье, не пренебрегая ни одной мелочью и особенно заботясь о том, что ест ее подопечная. Все терпеливо ждали родов, но вот О-Аки заболела. Десять дней она страдала от болей во всем теле, а на десятый день дыхание ее прервалось, будто она уснула. Обо всех этих событиях пошла дурная молва, и родители, уже не столько горюющие, сколько удрученные пересудами, упали на тело дочери и хотели покончить с собой, но их удержали и принялись на все лады убеждать, чтобы они оставили мысль о смерти. Не прошло и тридцати пяти дней, как соседи стали твердить, что пора, мол, выдать замуж четвертую дочь, О-Фую.
— Мы во всем доверяемся вам, — сказали родители, — поступайте по вашему усмотрению и ни о чем с нами не советуйтесь.
Пригласили монахов, чтобы отслужить панихиду по трем дочерям, молились Будде, раздавали, монахам пожертвования. Родители приказали перешить все косодэ дочерей и сделать из них покрывало для подношения в храм.
— Может ли быть горе, большее, чем наше! — говорили они, и слезы рекой струились по рукавам их кимоно. Они читали сутры, написали имена дочерей на поминальных дощечках и, как велит обычай, молились за упокой их душ на берегу реки. «Родители, пережившие своих детей, — все равно, что река, побежавшая вспять. Это противно самой природе…» — думали они, и скорбели, что их собственная жизнь не прервалась.
Как только О-Фую сообщили о предстоящем замужестве, она громко зарыдала. Рукой, мокрой от слез, она открыла плетеную коробку, достала из нее монашескую черную рясу из конопли и четки.
— Я намереваюсь связать себя только с Буддой. Я давно уже убедилась, что мир наш подобен краткому сновидению, и решилась постричься в монахини, чтобы молиться за упокой сестер. Но разделить их участь — нет, на это я не согласна. Во всем виноваты, наверное, мои черные волосы. Это они ввели вас всех в заблуждение! — воскликнула она и уже собралась было отрезать волосы, едва успели ее остановить.