Избранное
Шрифт:
— Хорошо, — говорит он, — надо бы и мне сходить пальнуть разок-другой.
— Если только успеешь, — замечает человечек. — Я остался приготовить обед. Уверен, что к полудню они закончат бой и вернутся.
— Мог бы присмотреть за мулом, раз уж ты здесь остался, — ворчит великан. — Если бы я его не встретил, он ушел бы к морю.
Человечек привязывает мула и смотрит на Пина.
— А это кто такой? Ты сделал сыночка, Кузен?
— Я скорее сдох бы! — отвечает великан. — Этот паренек устраивает вылазки с Красным Волком и отстал от него.
Не
— Ну вот, Пин, — говорит он, — это Левша, повар в отряде. Относись к нему с почтением, потому что он старше тебя и потому что иначе ты не получишь добавки.
— Послушай-ка, новобранец революции, — говорит Левша, — ты способен почистить картошку?
Пину хотелось бы ответить какой-нибудь непристойностью — просто так, ради первого знакомства, — но он как-то сразу не находится и говорит:
— Я-то? Конечно.
— Вот и чудесно. Мне как раз нужен поваренок, — говорит Левша. — Погоди, я схожу за ножами. — И он скрывается в сарае.
— Он правда твой кузен? — спрашивает Пин у великана.
— Нет, Кузен — это я, меня все так зовут.
— И я?
— Что и ты?
— Я тоже могу тебя звать Кузеном?
— Разумеется. Имя как имя, не хуже других.
Пину это нравится. И он решает сразу же попробовать:
— Кузен! — окликает он.
— Чего тебе?
— Кузен, для чего сюда идут грузовики?
— Чтобы спустить с нас шкуру. Но мы встретим их и сами спустим с них шкуру. Такова жизнь.
— Ты тоже пойдешь, Кузен?
— Конечно. Надо идти.
— А у тебя ноги не устали?
— Вот уже семь лет, как я хожу и сплю в сапогах. Даже если я умру, то умру в сапогах.
— Семь лет не снимать сапоги! Разрази меня гром, Кузен, а у тебя не воняют ноги?
Тем временем вернулся Левша. Но он принес не только ножи для чистки картошки. На плече у него сидит птица, которая бьет подрезанными крыльями. За ногу птица привязана цепочкой, словно она — попугай.
— Что это? Что это? — кричит Пин и подносит палец к клюву птицы. Птица вращает желтыми глазами и моментально клюет его в палец.
Левша хохочет.
— Что, сразу убрал руки, товарищ! Берегись, Бабеф — сокол мстительный.
— Где ты его взял, Левша? — спрашивает Пин, который все больше убеждается, что не следует доверять ни взрослым, ни их животным.
— Бабеф — ветеран нашего отряда. Я вынул его из гнезда, когда он был еще птенцом. Он тотем, талисман нашего отряда.
— Было бы лучше, если бы ты оставил его на свободе и дал ему сделаться хищной птицей, — замечает Кузен. — Ничего себе талисман. Он приносит несчастье, почище любого монаха.
Но Левша подносит ладонь к уху и делает им знак помолчать.
— Та-тата… Слышите?
Они прислушиваются: внизу, в долине, раздаются выстрелы. Автоматные очереди и несколько взрывов ручных гранат.
Левша бьет по ладони кулаком и визгливо хихикает.
— Ну вот, ну вот, я же говорил, что от нас никто не уйдет. Мы всем им продырявим черепушки.
— Ладно.
— Погоди, — останавливает его Левша. — Не хочешь каштанов? Осталось с утра. Джилья!
Кузен резко поднимает голову.
— Кого это ты зовешь? — спрашивает он.
— Жену, — отвечает Левша. — Она здесь со вчерашнего вечера. В городе за ней охотится «черная бригада».
Действительно, в дверях сарая появляется женщина с обесцвеченными перекисью волосами, еще молодая, хотя и малость потрепанная. «Вот уж никогда не подумал бы, что у Левши такая молодая и такая хорошенькая жена», — думает Пин.
Кузен хмурит брови и поглаживает усы.
— Привет, Кузен! — говорит женщина. — Я к вам переселилась. — И она идет к ним, засунув руки в карманы: на ней брюки и мужская рубашка.
Кузен бросает взгляд в сторону Пина. Пин понимает: даже здесь невозможно избавиться от этих проклятых женщин; если все начнут таскать баб в отряд — добра не жди. И Пин горд оттого, что у него с Кузеном есть свои тайны — тайны, касающиеся женщин, — и что они понимают друг друга с одного взгляда.
— Ты принесла с собой хорошую погодку, — говорит Кузен с некоторой горечью и, стараясь не смотреть на нее, показывает на долину, где все еще слышны выстрелы.
— А какой тебе надо погоды? — вмешивается Левша. — Послушай, как поет станковый. А огнеметы! Ну и бардак! Джилья, дай ему миску каштанов, он хочет идти вниз.
Джилья смотрит на Кузена со странной улыбкой. Пин замечает, что глаза у нее зеленые и что шеей она поводит совсем как кошка.
— Нет времени, — бросает Кузен. — Мне действительно пора идти. Готовьте обед. Не робей, Пин.
Он удаляется с накидкой, свернутой в скатку, и автоматом наперевес.
Пину хотелось бы догнать Кузена и не отставать, но у него ломит кости после всех приключившихся с ним передряг, да и выстрелы в долине наводят на него страх. Наверно, неплохо было бы остаться здесь, с Левшой и его женой. Пин не возражал бы, если бы они оказались гномами, живущими в одинокой хижине посреди леса, он стал бы их приемным сыном и разговаривал бы с феями. Но у человечка в матросской курточке вид какой-то вредный и зловещий, как и у хмурого, сердитого сокола, сидящего у него на плече. Жена человечка все время про себя усмехается, а ее муж этого даже не замечает. Пину хочется сказать: «Смотри, Левша, разрази меня гром, на твоем месте я не больно-то доверял бы этой женщине».
— Ты чей, мальчуган? — спрашивает Джилья и проводит рукой по его густым взъерошенным волосам. Пин резко отстраняется: он не выносит женских ласк. К тому же ему не нравится, когда его называют мальчуганом.
— Твой сыночек. Разве ты не заметила, что нынче ночью кой-кого родила?
— Здорово сказано! Здорово! — каркает Левша. Он точит нож и приводит этим сокола в ярость. — У партизана никогда не спрашивают: ты чей? Ответь ей: я сын пролетариата, моя родина — Интернационал, моя сестра — революция.