Избранное
Шрифт:
— В последние годы финики, что присылают нам в Пекин, все хуже и хуже — сплошь червивые. Неужели вся деревня заражена жучком?
— А зимние сушеные овощи какие-то слюнявые, на вкус кислые, будто их заквасили.
— И мяса в колбасе почти нет — сплошной крахмал! Даже зеленые бобы и те изменились… Все изменилось на вкус!
Цзинчжэнь разговаривала с матерью, но порой ей казалось, что она говорит сама с собой. На нее снова нахлынули воспоминания. Она вспоминала детство, когда вместе с мальчишками лазила по финиковым деревьям и рвала плоды, нисколько не заботясь о том, что в руку ей может вонзиться колючка. Из-за фиников у нее с мальчишками частенько возникали потасовки. Как-то на правом виске у нее выросла здоровенная шишка, которая, по словам взрослых, появилась потому, что она украла и съела незрелые плоды. В деревне говорили, что такая шишка величиной с финик непременно вскакивает у всякого, кто залезет на чужое дерево и полакомится зеленым фиником. Придумали эту сказку, наверное, для того, чтобы припугнуть детей и отвадить их от воровства.
Мать оживилась и решила пошутить.
Быстро пробежал час, и вновь послышалась песенка, которую Цзинчжэнь пела своим низким голосом.
Легки звуки песни, Вы несете прекрасный мотив. Таинственный и утонченный. Птица, лети осторожней, Цветка не задень, не сбей. Персик уже распустился, И слива цветет повсюду. В саду и за садом Многоцветье разных оттенков — Персик свеже-пунцовый, Белоснежные сливы цветы. Кто решится сорвать их? Вот летит пчела, мотылек. Ведь сейчас наступила пора, Когда персик зацвел…Закончив куплет о цветущем персике, Цзинчжэнь внезапно разрыдалась.
Но рыданья эти длились всего несколько секунд, потому что ее плач вызвал резкое осуждение у матери и сестры. «Ну, заревела! Что на тебя нашло? Или хворь одолела? Хватит ломаться и строить заморскую рожу!» Мать и сестра привыкли к этим неожиданным вспышкам горя. Цзинчжэнь в любой момент может заплакать или надуться. Вдруг замерев, уставится в одну точку или начнет задыхаться ни с того ни с сего. В этот момент на нее лучше всего прикрикнуть, крепко выругать или даже стукнуть, как в свое время велела им делать она сама. Она тут же очнется от дурного морока, который грезился ей былым днем. Она очень страдает от своего странного недуга, внезапно обрушивающегося на нее, и не может с ним совладать, поэтому часто просит мать и сестру помочь ей его перебороть. Правда, женщины бить ее все же не решаются, но что касается брани, то здесь меж ними существует молчаливое соглашение, и на голову Цзинчжэнь сыплются самые страшные проклятия двух женщин.
Брань приводит Цзинчжэнь в чувство. С виноватым видом она смотрит на мать и сестру, с ее уст срывается смущенный смешок, который следует рассматривать как благодарность за своевременную помощь и как попытку выразить свои извинения. Помощь действительно пришла вовремя. Слезы, не успевшие хлынуть из глаз, мгновенно высыхают.
На тетю нашло, у нее опять «заморский вид». К подобным сценам дети давным-давно привыкли, и они уже давно перестали казаться им странными. Но сейчас они не знают, смеяться им или плакать. Странная наша тетя, очень забавная!
Цзинчжэнь чувствует себя виноватой оттого, что ей снова пришлось разыграть старую сцену. Но она уже не мерит комнату шагами и не поет печальную песню, в которой слышится стон души, она просто сидит на плетеной кровати и посасывает трубку. На лице застыла счастливая улыбка. Вдруг она бросает фразу:
— Мам! Ты только подумай — я сейчас вдруг вспомнила про Шаохуа. Решила почему-то, что он мой сын!
— Тоже выдумала! — возмущается мать.
Шаохуа — одно из имен покойного мужа Цзинчжэнь, но обычно его звали Ханьжу. Цзинчжэнь часто вспоминала его, порой без всякой причины. Ее муж был небольшого росточка, с маленьким пунцовым личиком, словно покрытым слоем румян, очень застенчивый, особенно когда ему нужно было что-то сказать. Он до сих пор владел думами Цзинчжэнь и ее чувствами… Он все еще любит ее! И конечно же, он не хочет уходить от нее на кладбище, пустынное и холодное, от которого не дождешься ответа.
Весной поднимается сильный ветер; он гудит и гудит целыми днями. Летом громыхают частые грозы. Зимой валит снег. Но все это время она слышит голос мужа: «Сестричка! [101] Мне очень тоскливо, я не пойду туда, я не хочу там жить!..» Она оглядывается — перед ней маленький мальчик. Это Шаохуа, ее муж. Он склонился к ней и уткнулся головой в колени, потерся лицом о платье. Она хочет его обнять… Какой же он маленький — совсем дитя. Экий он тонюсенький и слабый, а какой добродушный. Когда он наклонился, у него распахнулись сзади штанишки, в разрезе стала видна маленькая попка [102] … Цзинчжэнь вздрогнула. Что придумала: муж превратился у нее в мальчугана в штанишках с разрезом на заду.
101
Ласковое обращение мужа к жене.
102
Штаны у китайских детей часто делаются с разрезом сзади.
Рассказать родным о своем сне она не решается, как и поделиться с ними думами о своей любви и привязанности к покойному мужу. Мы прожили с ним почти год, и за все это время он ни разу не дал мне повод на него сердиться. А какой
103
Лакомство, которое обычно делается в праздник Начала лета — пятого числа пятого месяца по лунному календарю. Пирожки треугольной формы со сладкой начинкой.
Ты лежишь в гробу? Закрыты твои глаза; руки уже тронуты синевой, но самое страшное — полуоткрытый, перекошенный рот, в котором виден ряд нижних зубов. Горькая картина! Цзинчжэнь будто помешанная бросается к гробу. Несколько крепких женских рук обхватывают ее за талию, держат за плечи…
Цзинчжэнь все еще не верит своим глазам. Она знала, что у Шаохуа болит горло, что у него поднялась температура и пропал голос. Он долго звал «сестрицу», но так и не дозвался, потому что его никто не услышал. Потом позвали врача — младшего брата отца. Кто-то спустя время сказал, что врач выписал не то лекарство. У больного была простуда, а он дал ему возбуждающие снадобья. Но она не верит, что это случилось от лекарства. Невозможно поверить, что какое-то зелье вынесло смертный приговор сразу двоим: мужу, а значит, и ей.
Ясно, что все идет от прошлых грехов или проступков. Это злое возмездие за бесконечные прегрешения, что свершились в предшествующей жизни. Она смутно ощущает, что когда-то в прежней жизни она тоже убивала людей, подкладывала яд, устраивала пожары, сдирала с живых людей кожу…
Нет, невозможно представить, что такой чудесный мальчик, как Шаохуа, может умереть! Он и не умер. Шаохуа преспокойно живет и здравствует. Умер вовсе не он, а она, Цзинчжэнь, и ее мать, из фамилии Чжао; ее сестра Цзинъи и муж сестры Ни Учэн; и все их соседи, земляки-родственники, арендаторы — все они умерли, все до единого! Сейчас все они, нежити, разговаривают на дьявольском наречии, носят дьявольские одежды, едят дьявольскую пищу, творят свои дьявольские делишки. Их мир, их жизнь, их семьи — все окрашено в дьявольские краски. И дни, которые они проводят, — это время дьяволов, поэтому им никогда не удастся вновь увидеть Чжоу Шаохуа. Ну конечно же, Шаохуа вовсе не умер. Определенно не умер! Он живет в светлом и теплом мире. Это он, Шаохуа, похоронил ее, он оплакивал ее. Она хорошо слышала его рыданья. «Сестрица!» — звал он ее. И это ее нижняя челюсть обнажилась, потому что именно она лежала в гробу с закрытыми мертвыми глазами. Ее опустили в желтую землю, и она очутилась в дьявольском мире. А как же Шаохуа? Он, разумеется, снова женился и взял в жены какую-нибудь женщину из семьи Чжан, Ли или Ван. Он же мужчина! Наверняка они очень красивые, гораздо красивее ее, ведь она такая дурнушка! Поэтому-то она и благодарна Шаохуа, что он обратил к ней свою любовь и расположение. Безусловно, теперь он мог вполне жениться на красавице, которой она нисколько не завидует, она даже рада за него. Но Цзинчжэнь знает, что никто не будет любить его так крепко, как любит его она. Никто — даже самая писаная красавица! Или какая-то другая женщина, сильная в своей страсти, от которой Шаохуа может потерять голову. Что до Цзинчжэнь, то она готова ради него умереть тысячу раз, совершить самый позорный поступок. Она готова тысячу раз сражаться с его врагами. Скажем, Шаохуа встретился на узкой дороге с разбойником. Шаохуа, он, конечно, не сможет сам постоять за себя, а она сможет. Она отдаст за мужа свою кровь — каплю за каплей! Или, предположим, появился у Шаохуа смертельный враг. Она брызнет ему в глаза своей кровью, и тот мигом ослепнет. Ей сейчас всего тридцать четыре, значит, она в состоянии каждый день массировать Шаохуа спину, подносить суп, помогать одеваться, стелить постель, выливать ночную посудину. Она готова это делать днем и ночью, утром и вечером. Ах, Шаохуа, позволь своей сестрице снова, как и прежде, ухаживать за тобой.
Увы, меж ними поднялась стена: огромная, холодная как лед, которую невозможно преодолеть. Однако тайная связь с Шаохуа по-прежнему существует. Ты видишься мне мальчиком — моим сыночком — или чиновником, приезжающим ко мне в паланкине… После кончины мужа Цзинчжэнь видела сон. Ее муж — важный чиновник — приехал к ней в паланкине, который несли восемь носильщиков. Проснувшись, она тут же разбудила мать, которая почему-то на ее рассказ никак не отреагировала и промолчала, хотя Цзинчжэнь была уверена, что в сне таится глубокий смысл. Ясно, что этот сон непременно что-то означает. А может быть, этот сон загадал ей сам Шаохуа? Наверное, ей, как Ван Баочуань, еще придется долго и мучительно ждать в своей холодной норе, когда к ней с почетом пожалует муж. Пускай он привезет с собой и принцессу, добытую на поле боя. Какое это имеет значение? Ясно, что это выдумка, изобретенная сказителями. Она не верит, что какой-нибудь женщине может подвернуться счастье, которое выпало на долю Ван Баочуань. Но что, собственно, особенного в том, что Ван Баочуань ждала восемнадцать лет? Цзинчжэнь с радостью прождала бы все это время, лишь бы только вернулся домой ее любимый супруг! Ах, какое это было бы счастье! Она готова ждать двадцать, тридцать, сорок лет. Она бы ждала всю жизнь — до самого последнего своего вздоха. А чего она может ждать сейчас?