Избранное
Шрифт:
А как живешь ты? Транжиришь деньги, залезаешь в долги, перезакладываешь вещи, отказываешься возвращать долг, то и дело оказываешься на мели. Но разве я могу все время за тебя расплачиваться? И все же ты нисколько не меняешься. Тебе нужны слава, деньги, ты хочешь взлететь вверх и стать знаменитостью. А что от этого нам? Мы ровным счетом ничего от этого не имели! И если это так, то с какой стати позволять тебе нас обирать?
Впрочем, хватит об этом. Не думай, что я так уж ничего и не понимаю. Наоборот, я хорошо знаю, что сердце у тебя доброе и человек ты неплохой. Иногда даже бываешь ко мне добр. Все это так. Ведь я не какая-нибудь дура набитая!.. Я ценю, что ты привез меня в Пекин, водил меня на лекции, учил английскому языку. Прекрасно! И то, что ты когда-то водил меня на танцы — тоже неплохо. Я все это понимаю и принимаю с благодарностью. Но сейчас я говорю о другом. Ты слишком высоко замахиваешься, а порой пытаешься допрыгнуть до самых высоких небес. Только один пример: ты хотел, чтобы я училась, а кто будет ухаживать за детьми? Что, по-твоему, может сделать женщина с двумя ребятишками на руках. Да еще в такое, как сейчас, время? Чего ты хочешь от меня? Единственное, о чем тебе следует сейчас подумать, так это о нашем пропитании. Ты же учился за границей, знаешь иностранный язык, наконец, ты мужчина!
И рассуждаешь ты как-то нелепо. Вот, скажем, танцы. Ты же знаешь, что я не могу танцевать. Если хочешь, найди себе партнершу-танцорку. «Коль деньги есть, иди веселиться, но сидишь на мели — с судьбой придется смириться!» «Красть и грабить не умеешь и лукавством не владеешь!» В общем, надо тебе смириться! Оглянись на порядочных людей, особливо на людей состоятельных. Разве они сходили просто так со сцены? Другое дело — распутные баричи, повеселились какое-то время, а потом, как говорится, «хлебают пустоту в горах», в общем, рано или поздно становятся они уличными побирушками или служками в ямыне [119] — что твоя обезьяна на привязи!
119
Административное учреждение в старом Китае, судебное присутствие.
Знаю, не любишь ты мою мать и сестру. Но только скажу я тебе: ты не прав. Тысячу раз я тебе говорила, что мать и сестра к нам очень добры, к тебе они относятся неплохо, а в наших ребятишках так просто души не чают. Они для наших детей сущие благодетели. Ты же знаешь, сестра в восемнадцать лет вышла замуж, а уже через год овдовела, но до сих пор верна памяти мужа. Она героическая женщина — в духе всей нашей семьи Цзянов! Хотя живут они с нами, но на свои собственные деньги, ни у тебя, ни у твоей семьи они не взяли ни одного вэня [120] . Так почему же ты отказываешься приблизить их, самых дорогих нам людей, таких близких, как кожа и мясо? Они очень одинокие и беззащитные, им некуда больше податься.
120
Мелкая монета в старом Китае.
Помнишь, несколько лет назад, когда мы в первый раз приехали с тобой в Пекин, меж нами произошла ссора, чуть ли не потасовка. После этого ты несколько дней не показывался дома (случилось это впервые), а потом прислал кого-то ко мне, попросил встретиться с тобой в пассаже «Восточное спокойствие», и мы вместе пообедали в ресторане. Ты спросил меня, с кем я в конце концов буду жить, с тобой или с ними. Странный вопрос. Да, я твоя жена, мать твоих детей, но я и дочь своей матери, а еще и сестра. Я прекрасно разбираюсь в родстве и в родне, поэтому я, как говорится, «чту старых, люблю малых», словом, хочу одного — чтобы в доме у нас царил лад и согласие. Моя мать мне говорила, что в хороших семьях на протяжении многих поколений никогда не бывает разделов. Вот на чем держится китайская культура!
Все, что я здесь тебе нынче наговорила, — это для твоего же блага. Одиннадцать лет назад я пришла в вашу семью Ни и стала ее частицей. Других помыслов у меня не было, решительно никаких! Как же я буду жить дальше, если ты станешь ко мне плохо относиться?
Цзинъи говорила с большой страстью, непрестанно роняя слезы. Каждое ее слово, казалось, исторгалось из глубины сердца, будто это была сама боль, облеченная в звуки. Ни Учэн, который только-только пришел в себя после болезни, не все принимал из того, что говорила жена, однако сейчас ему казалось, что сказанное ею в целом соответствует истине и ему остается внимать ее словам — как говорится в подобных случаях: «Едва сдерживая рыданья, слушать, непрестанно протирая уши». Ни Учэн дивился, где она научилась так говорить. Ее слова льются нескончаемым потоком, и, что самое удивительное, в них есть смысл, чувства и даже красота слога. Откуда все это? Неужели он что-то проглядел? Может быть, это чистая случайность? А если бы Цзинъи не бинтовала ног, если бы она окончила университет, а потом училась бы где-нибудь в Европе или Америке? Если бы ей предоставили трибуну? Кто знает, может быть, из нее получился бы знаменитый ученый — профессор! С ее талантом говорить она могла бы заниматься даже политикой. Родись она где-нибудь в Европе, Америке или на Японских островах… Увы! Жизнь быстротечна, а человек не живет больше ста лет. Он венец всего живого, но он и раб случая, его игрушка и жертва!
А какой случай представится тебе, Ни Учэн?
Спустя неделю после болезни он получил письмо от ректора Педагогического университета. В форме округлой и витиеватой ректор писал, что, поскольку господин Ни серьезно болен и ему нужен отдых для укрепления здоровья, университет пригласил другого преподавателя занять его место, а посему, говорилось в письме, «мы просим вас после восстановления здоровья позаботиться о новом высоком назначении».
Болезнь и потеря работы, как ни странно, подействовали на непоседливого и витающего в облаках Ни Учэна самым отрезвляющим образом, словно доброе лекарство. За многие годы он, по-видимому, впервые коснулся ногами грешной земли. С этого момента он даже перестал видеть дурные сны. Внезапная новость сразу охладила его пыл, и это ощущение было куда приятнее, чем те ожоги, которые он получал в пламени своих испепеляющих надежд и мечтаний. В свое время, когда он заболевал еще там, в деревне (будь то простуда, головная боль или зубы), ему говорили: «В тебе поднялся огонь». Стоило принять лекарство, и «огонь исчезал».
Море скорби беспредельно, и, лишь оглянувшись назад, ты увидишь берег. А обернулся ли он, Ни Учэн? Вот он сейчас лежит больной, а кто ухаживает за ним? Цзинъи. А где же его друзья, которые любили поговорить о высоких материях; где приятели, с которыми он когда-то кутил в местах, освещенных разноцветными фонарями; где его красотки, расточавшие ласки, казавшиеся ему милыми и забавными? Даже тени их нет! Почему же он не прислушивается к словам Цзинъи, почему не воспринимает серьезно ее слова? Прав ли он?
Ему остается сейчас одно — со всей искренностью сказать:
— Прости меня! Я очень перед тобой виноват. Я виноват перед всеми вами. — И он произносит эти слова слабым голосом.
Цзинъи, услышав их, едва сдерживает рыдания. Неужели ты раскаялся и прозрел? Она зовет детей и велит им справиться о папином здоровье…
— Я виноват перед вами, дети! — говорит отец.
Ни Пин плачет, а Ни Цзао очень растроган и доволен. Ему кажется, что сейчас он наконец-то попал в семью, в которой царит радость, поэтому он самый счастливый мальчик на свете.
В полдень Цзинъи, пожарив немного ростков чеснока, сварила на них бульон с лапшой, в которую добавила еще два яйца, чтобы подкрепить мужа. Протягивая пиалу, она проговорила:
— Если не доешь, оставь немного детям!
Ни Учэн съел одно яйцо, а второе отдал Ни Пин, которая, откусив немного, отдала оставшееся брату. Все в семье испытывали радость. После еды отец велел детям принести бутыль рыбьего жира, настоянного на пшеничном экстракте, и прочитал им короткую лекцию о пользе снадобья, а потом дал им выпить. Дети вынули пробку и, понюхав, сказали: очень противный запах, от него тошнит! Ни Учэна эти слова сильно расстроили. Глупые дети, оказывается, вы тоже способны причинять боль. Немного поразмыслив, он решил, что, поскольку он сейчас болен, рыбий жир нисколько не помешает ему самому восстановить силы. Он решил оставить его для себя, немедленно показав детям пример. Наполнив пипетку до половины, он раскрыл рот и нажал на резинку. Несколько капель, попавших в рот, он с удовольствием проглотил, изобразив на лице довольную улыбку. Но тошнотворный запах тотчас вызвал у него позывы рвоты, однако в тот же момент сработали другие рефлексы, связанные с его познаниями в области принятия витаминов и других полезных для здоровья лекарств, а также в области физиологии и гигиены. Облекшись в чувства, эти рефлексы немедленно воздействовали на поверхность языка, как известно связанную со вкусовыми ощущениями. Ни Учэн в этот миг настойчиво убеждал себя (и заставлял себя верить), что рыбий жир — благо. Он во сто крат ценнее, чем любая лапша или куриные яйца. Высший класс! Поэтому он вкусен. Рыбий жир — это яркий символ современной и передовой культуры! Пока он обдумывал эту идею, его отношение к запаху постепенно изменилось, чувство страданья от ощущения гадкого вкуса в конце концов исчезло, и в его груди родилось другое чувство, которое подавило все остальные, — радость одержанной победы, удовлетворенного желания, удовольствия, невероятного блага. Так было всегда. Стремление его разума к наукам и основам здоровья быстро воплощалось во вполне определенные ощущения и чувства, которые в свою очередь превращались в соответствующие физиологические реакции его организма, сопровождающиеся обильным слюноотделением. Это было редкое качество, не свойственное обычным людям. Из груди вырвался довольный смешок, так как Ни Учэн уже начал ощущать положительное воздействие рыбьего жира на свой организм, прежде всего на пищевод, на желудок, в котором разливалось сейчас удивительное тепло, этакую наполненность и удовлетворение. Желудок уже начинал перерабатывать рыбий жир, значит, все полезные вещества этого продукта через стенки желудка стали всасываться в кровь, которая в свою очередь, согласно кругу своего обращения, отправляла их к рукам, ногам, пояснице, подмышкам, и сейчас в каждой частице его тела уже проявляется удивительная сила рыбьего жира. Они словно разбудили и вернули к жизни уставшие и ослабевшие клетки Ни Учэна. Он отчетливо это чувствует, ясно ощущает, он понимает, что наступило его внутреннее преображение. Ах, как это прекрасно! Ему кажется, что даже мускулы на его лице под воздействием удивительных частиц рыбьего жира разгладились, так как, по-видимому, они ощутили его живительную и успокаивающую силу. Это вполне материализованная радость, радость постижения знаний из области физиологии, медицины, искусства питания.
Он принялся витийствовать. Упадок сил нисколько не отразился на его духе, наоборот, пыл его, казалось, все возрастал, чему, вероятно, способствовало и благотворное воздействие рыбьего жира. Он рассказал детям историю о Минском государе Чэнцзу, прозванном Яньским князем [121] , о том, как тот однажды сочинил вторую половину парной надписи. Сяньшэн, учитель государя, дал ему первую строчку: «Ветер подул, и хвост жеребца разметался тысячью нитей». Юный государь мгновенно придумал вторую строку дуйляня: «Солнце сверкнуло, и чешуя дракона блеснула тысячами золотых блесток». Обескураженный сяньшэн сейчас же отказался от обучения талантливого отрока. Вы догадались почему? Потому что сяньшэн, услышав ответ Чэнцзу, сразу же понял, что тому предначертано стать императором… А вот еще одна история о Чжан Чжидуне [122] , который жил в Маньчжурскую династию Цин [123] . Семи лет от роду он отправился в столицу сдавать государственные экзамены, однако главный экзаменатор, увидев перед собой мальчика, к испытаниям его не допустил, сказав, что пусть тот сначала дополнит вторую строку дуйцзы. Первая половина звучала так: «Упрямый отрок из уезда Наньпи — ему всего лишь семь лет». Чиновник решил поиздеваться над мальчишкой, но тот не долго думая ответил: «Сын Неба из града Пекина — живет десять тысяч лет». Посрамленный экзаменатор, встав со своего места, отвесил мальчику почтительный поклон.
121
Третий император династии Мин, правивший с 1402 по 1424 г.; до восшествия на престол был известен как князь Янь (Яньван).
122
Чжан Чжидун (1837–1909) — крупный маньчжурский вельможа, генерал, пробовавший свои силы в литературе.
123
Династия Цин — 1644–1911 гг.