Избранное

Эллис Владислав Валентинович

МЕКСИКА

Культур и рас живой конгломерат — Последствие Колумбовой ошибки. Здесь не заметишь бедности заплат, За радугой сияющей улыбки. Но не заметить в Мексике нельзя, Шальную прелесть древнего изъяна: Оставили раскосые глаза, Монголы здесь, еще до Чингиз-Хана. А может быть, историки не врут: Взяв соболей, с собой, большую связку, С подругами кочующий якут Пришел сюда пешком через Аляску. На каравеллах, через сотни лет, Чтоб у ацтеков таяла обида, Взамен на злато пару кастаньет Им привезли испанцы из Мадрида. На Панчо глядя, верится сильней, И буду верить, что б не говорили. Живет

в крови бродяжки с Периней, Веками растворенный дух Сибири!

ГОНДОЛЬЕР

Те же самые приметы, Не встречали, но узнали. Он герой из оперетты, Гондольер на Гранд Канале. Видит, прыть скрывает дева; Пригласил: «Поедем, что ли?» Жестом страстного Ромэо. А в игрушечной гондоле, Лакированно и чисто, Яркий коврик для приманки. Жестом первого артиста Сесть помог американке. Под мостом ушедших вздохов, Слово дадено гитарам, Млеет томная дуреха, Гондольер поет не даром. В тайну промысла проникши. Потому, что верил вздоху, Пережил эпоху рикши, И извозчичью эпоху. Он как дож при лунном свете, В рамках признанных приличий. У него жена и дети Ждут удачливой добычи.

ТОРО

Нет у быка боевого задора, Зверь окружен похоронным конвоем. В Мексике бык называется — торо, А матадор, по ошибке, героем. В ярком параде ни славы, ни толку, Тешатся люди забавою дикой. Жгучею болью вонзаются в холку, С пестрыми лентами, пика за пикой. Кровь человеческой мерою мерьте,  Жути не скроете тысячью граций; Торо поваленный просит о смерти, А матадор за убийство — оваций. В море людском взрыв пещерного гула, В диком экстазе приличье забыто. Только в спокойном приличьи два мула, Тело быка волокли деловито.

САРАГОССА

Там в вере упрямы, Изящны в осанке. Там буднями в храме Испанцы, испанки. Распятие в нише И свежие маки. Прохладою дышет Алтарь в полумраке. Для сердца подарки, Рассветные росы; Днем будничным, жарким В церквях Сарагоссы. Задвигались складки По черному платью, При свете лампадки, Движенье к распятью. Устои гранитны, Церковного свода. Насущность молитвы — Обычай народа. Так будет и было, — Решает все битвы; Главнейшая сила — Упрямость молитвы.

У МОНТЭ МИЛЕТТО

За спиной сандалии, Босиком идут. Девочкам в Италии Снится Голливуд. По тропинке с ношею Движутся цветы. Путь с мечтой, хорошею Только для мечты. Грусть мечтою плавится, С ней любовь нежней… От мечты красавицы Расцветут пышней. Юность вечно модная, Детства ярок день, Звездочки природные, Горных деревень. Пусть не платит ранами Жизненная плеть. Звездами экранными В баре не сгореть. Чтобы им не кланяться Век перед толпой; Пусть мечта останется Вечною мечтой!!!

СТИХИ О КОЗАХ

В Перинеях июля жара, Гонит стадо все выше и выше. Ранней тенью закрыла гора, Плоским камнем, покрытые крыши. По уступам базальтовых гряд Зелень тянется к снежной верхушке. Боевая игривость козлят Не дает размечтаться пастушке. Мир иной, и девчонка не та, Не к лицу ей плачевные роли. У нее о грядущем мечта, Без проклятий сегодняшней доле. Я бы с радостью снова прошел По тропинкам спокойного края. На скале, без движенья, козел Дон-Кихотом стоял, засыпая. А в душе нерешенный вопрос: Не унять беспокойного зуда, Как мне снова на общество коз Променять кутерьму Голливуда?

ФУТБОЛ

Мне больше всех земных утех Бальзам, от боли и урона, С мячом законченный пробег, Ковром зеленым стадиона. В кругу несчастий и удачь, Вперед толкающие бури. Там у ворот, в борьбе за мяч, Большая жизнь в миниатюре. Ребят здоровая гурьба, И мышцы в бронзовом порядке. На поле честная борьба, Без политической подкладки. Она ушла, ее любил, Страданья временно забыты. Чудесно гореч растворил, Забитый мяч, и плач защиты. Был в комсомоле, — я не вру. Обрел в борьбе мечту желаний; За результатную игру, Освобожденье от собраний! Но как бы не был зло-упрям, Огонь горячего подростка. Была бушующим страстям Границей, белая полоска!

ОДЕССА

Не исторический Мадрид, И не бесцветная Калуга; Любой найдет в Одессе друга, Она сегодняшним бодрит. Там всех народностей процент, А всех процентов больше сотни. Свое под каждой подворотней, Во всем особенный акцент. Несут, не зная, красоту, С Востока, Запада и Юга, И часто северная вьюга, В одесском нежится порту. Всему живительная смесь, Всегда незлобная улыбка, Там исчезает очень шибко, Приезжих, северная спесь. Бушует ищущая рать, Не потому, что край южнее; Любой грамматики важнее, Ее «особенная стать». Живую прелесть не унесть, Во всем, веками многолика; Там даже в слове Бени Крика, Мысль древнегреческая есть.

ОДЕССА

В Одессу пришел с опозданьем. Содрали, как перья на курице, Стиляги ненужным стараньем, Красу Дерибасовской улицы. Но мне рассказал посторонний, За кофе и порцию пончика, Барышник в кафе Фанкони, О подвигах Миши Япончика. Одесская быль многолика, Веками она не раструсится. Изящного Беню Крика Тошнила махновцев безвкусица. Там сливы срывая с ветвей, Чужого и чахлого садика, Я раньше еврейских детей Увидел живого Цадика. Он умно глазами измерил, Ругать не набросился рьяно, Но Ицеку я не поверил, Что Цадек умней капитана. Мне Богом был каждый моряк, Не ангельски чистым, но смелым, Ему Воронцовский маяк Указывал путь в Дарданеллы!

ПО СТАРЫМ ДОРОГАМ

Бывший пленный, с нынешним комфортом Вновь заплыл в исхоженные дали. Вот и дом, в году сорок четвертом, Здесь у немки, колбасу украли. Через двадцать лет, пришел с подарком; Плед нью-йоркский, шерсть горит узором. Где же та, крикливая баварка, С вилами бежавшая за вором? Вот она, добротно пополнела, На поклон ответила несмело. У нее глаза совсем не вражьи; Позабыла даже о пропаже, Пригласила вежливо к обеду. И в уме, цену прикинув пледу, Все старалась дать деньгами сдачу, Но потом условились иначе; Если вновь беглец славянской расы, Обойдет граничную заставу, И в кладовке пропадут колбасы; — Обещала не сердиться, Фрау!!