Избранное
Шрифт:
Сбежав вниз, отвожу машину с проезжей части, ухитряюсь — сам не знаю как — разъяснить ситуацию полицейским и даже избежать штрафа. Но оставить машину на прежнем месте уже не могу, и меня снова затягивает в водоворот; мы кружим и кружим, не имея возможности остановиться, потому что остановиться просто негде.
И это, по-вашему, жизнь? Нет, надо бежать отсюда куда-нибудь на окраину, где нет такой яростной борьбы за место, да и вся обстановка менее враждебна. Там почти такие же пустынные улицы и проспекты, какие в прежние времена были в центре города, если, конечно, верить тому, что говорят старожилы. Но места эти далеко, и что-то они не очень привлекательны. И вообще, какой толк от
Но гаражи забиты до отказа. Их владельцы, еще несколько лет назад такие скромные и любезные, что мы могли обращаться с ними как с ровней, теперь стали важными персонами, к ним и не подступишься. Хорошо, если удается переговорить с их бухгалтерами, с секретарями или другими подручными, но и они уже не те услужливые молодые люди, какими были прежде. Без улыбки, надменно выслушивают они наши униженные мольбы. «Видите ли, — говорят они, — у нас теперь предварительная запись. А в списке перед вами еще инженер Дзолито — он президент ФЛАМ, затем профессор Сифонета, граф Эль Мотеро, баронесса Спики». Все эти солидные имена миллиардеров, представителей аристократии, знаменитых хирургов, крупных землевладельцев и великих певцов перечисляют для того, чтобы произвести на вас впечатление. Да и вообще, даже если мне этого не говорят, я сам знаю, что старенькие машины, да еще такие d'elabr'ees, [22] как моя, здесь не очень желанные гости: само их присутствие как бы наносит урон престижу фирмы. Вы никогда не замечали, какая кислая, какая презрительная гримаса появляется на физиономии привратника Гранд-отеля, когда его порог переступает какой-нибудь замухрышка?
22
Потрепанные (франц.).
Итак, прочь отсюда — мимо пригородов, через поля и пустоши, все дальше и дальше. Я с яростью жму на педаль акселератора. Постепенно вокруг становится все просторнее, места пошли незнакомые. Вот потянулись сжатые поля, а вот уже и саванна началась, а за ней — пустыня; дорога теряется в бесконечном однообразии песков.
Стоп. Я озираюсь по сторонам: ни людей, ни строений, вообще никаких признаков жизни. Наконец-то я один. И — тишина.
Глушу мотор, выхожу из машины, захлопываю дверцу. «Прощай, — говорю я ей, — ты была славной машинкой, что правда, то правда, пожалуй, я тебя даже любил. Прости, что бросаю тебя здесь, но попробуй оставь тебя где-нибудь на улице: рано или поздно меня разыщут и замучают всякими повестками и штрафами. Ты уже старенькая и, извини за откровенность, некрасивая, никому ты теперь не нужна».
Она не отвечает. Я иду и думаю: что она будет делать ночью? А вдруг придут гиены и сожрут ее?
Уже смеркается. Потерян целый рабочий день. Может быть, меня уже уволили. До чего же я устал! Зато теперь я свободен. Наконец-то свободен!
Я пускаюсь вприпрыжку, в теле необыкновенная легкость, ноги сами выделывают какие-то замысловатые па. Ура! Оглядываюсь: вдали виднеется моя малолитражка — крошечная, этакая букашка, дремлющая на голом лоне пустыни.
Но что там за человек рядом с ней? Высокого роста, усатый и, если не ошибаюсь, в фуражке, похожей на военную. Он знаками выражает мне свой протест и что-то кричит, кричит.
Ну нет, с меня хватит! Я бегу, я подпрыгиваю, я скачу на немолодых своих ногах, притопываю и чувствую себя легким как пушинка. Крики проклятого сторожа постепенно затихают вдали.
НОЧНАЯ БАТАЛИЯ НА ВЕНЕЦИАНСКОЙ БИЕННАЛЕ
Перевод Ф.
Обосновавшийся навечно в Элизиуме старый художник Арденте Престинари сообщил однажды друзьям о своем намерении посетить Венецианскую Биеннале, где спустя два года после его смерти ему посвятили целый зал.
Друзья пытались его отговорить:
— Да брось, пожалуйста, Ардуччо! — (Так всегда ласково называли художника при жизни.) — Всякий раз, когда кто-нибудь из нас отправляется туда, вниз, его ждут одни огорчения. Выкинь это из головы, оставайся с нами. Свои картины ты и без них знаешь и можешь быть уверен, что для выставки, как водится, отобрали самое худшее. И потом, если ты нас покинешь, кто будет вечером четвертым за карточным столом?
— Да я только туда и обратно, — уперся художник и заспешил вниз — туда, где обретаются живые люди и где устраивают выставки произведений изобразительного искусства.
Прибыть на место и среди сотен залов отыскать свой было делом нескольких секунд.
То, что он там увидел, его вполне удовлетворило: ему отвели просторный зал, расположенный так, что через него проходил основной поток посетителей. На стене выделялись его имя и две даты — рождения и смерти, да и картины для экспозиции были отобраны, надо признать, с большим знанием дела, чем он ожидал. Конечно, теперь, когда он смотрел на них потусторонним взором, так сказать — sub specie aeternitatis, [23] в глаза бросалось множество изъянов и ошибок, которых при жизни он за собой не замечал. Ему даже захотелось вдруг сбегать за красками и кое-что наспех подправить на месте, но как это сделать? Если даже допустить, что его рисовальные принадлежности где-то сохранились, то поди знай, где именно. И потом, не разразится ли из-за этого скандал?
23
Здесь:сквозь призму вечности (лат.).
Был будний день, дело шло к вечеру, посетителей осталось мало. В зал вошел белокурый молодой человек, несомненно, иностранец, скорее всего американский турист, и, оглядевшись вокруг с безразличием, которое обиднее любого оскорбления, проследовал дальше.
Хам, подумал Престинари. Тебе только на коровах гарцевать в своих прериях, а не на художественные выставки ходить!
А вот молодая пара — скорее всего, молодожены в свадебном путешествии. Пока она с выдающим туристов равнодушным и скучающим видом обходила зал, он, чем-то заинтересовавшись, остановился перед небольшой ранней работой художника: уголок Монмартра на фоне неизменного Сакре-Кёр.
Образование у парня, конечно, скромное, отметил про себя Престинари, и все-таки в чутье ему не откажешь. Эта небольшая по размеру картина — одна из наиболее удачных моих работ. Как видно, на него произвела впечатление необыкновенная мягкость тонов.
Какая там мягкость, какие тона!..
— Иди сюда, радость моя! — окликнул жену молодой человек. — Посмотри-ка… Словно специально для нас.
— Что?
— Неужели не узнаешь? Три дня тому назад, на Монмартре, — ресторанчик, где мы ели улиток. Ну посмотри же, вот на этом самом углу. — И он показал что-то на картине.
— Да-да-да! — воскликнула она, оживившись. — Но должна тебе признаться, что у меня от этих улиток живот заболел.
Глупо смеясь, они ушли.
На смену им явились две синьоры лет пятидесяти с ребенком.
— Престинари, — громко прочитала одна из них. — Уж не родственник ли он тех Престинари, что живут под нами?.. Не вертись, Джандоменико, не трогай ничего руками!
Одуревший от усталости и скуки ребенок пытался отколупнуть ногтем каплю засохшей краски на картине «Время жатвы».