Избранные дни
Шрифт:
— Вы верите в перевоплощение? — спросила женщина.
— Даже не знаю.
— Так поверите.
— Вы что, новое воплощение Уолта Уитмена?
Женщина посмотрела на Кэт с грустным участием. У нее были странные глаза, молочно-голубые, бесцветные, казалось, сфокусироваться не способные. Если бы Кэт не знала, что женщина видит, она бы приняла ее за слепую.
— Время настало.
— Для чего настало?
— Строить заново.
— Строить заново что?
— Мир. Искалеченный мир.
— И как, по-вашему, начинают заново мир?
Женщина печально покачала головой.
— В любом случае мальчики были мертвы.
— Какие мальчики?
Женщина не была похожа на психически неуравновешенную: бесцветные глаза не бегают, бледно-розовые губы плотно сжаты. Она заговорила:
— Они никому не были нужны. Одного оставили в проулке в Буффало. Веса в нем было меньше трех фунтов. Другой выкуплен в Ньюарке у проститутки за двести долларов. Средний служил сексуальной игрушкой одному чрезвычайно неприятному типу в Асбери-парк.
— Чем, по-вашему, занимаетесь вы и мальчики?
— Поворачиваем поток вспять.
— С кем вы работаете? — спросил Кошмарина.
Женщина понимающими, добрыми и усталыми глазами посмотрела на Кэт. И сказала:
— Пора сделать заявление. Нельзя дожидаться, пока последний сделает то же самое. Он и так тянет дольше, чем предполагалось.
— Кто этот последний?
— Я не могу его отыскать. Быть может, он отправился домой.
— Где его дом?
— Вы поищете его? Вы ему нравитесь. Он, мне кажется, доверяет вам.
— Где его искать?
Женщина сказала:
— Ривингтон-стрит, дом триста двадцать семь, квартира девятнадцать. Если он окажется там, позаботьтесь о нем.
Она улыбнулась. У нее были маленькие, идеально квадратные зубы, симметричные, как камни в ожерелье.
Пит сказал:
— Вы говорите, мальчик сейчас на Ривингтон, триста двадцать семь?
— Я говорю, он может там быть, — ответила женщина. — Ведь за детишками непросто уследить, правда? Как ни старайся.
— Он вооружен? — спросил Пит.
— Ну да, разумеется.
— Едем, — сказал Пит Кошмарине.
Кэт знала, кто еще с ними поедет. Если и вправду выяснится, что маленький мальчик сидит в той квартире и у него бомба, то спецназ не оставит от него и мокрого места. На данный момент никого не заботила возможность взять его живым.
— Удачи, — сказала Кэт.
Женщина спросила у нее:
— А вы не поедете?
— Нет. Я остаюсь здесь и хочу поговорить с вами.
— Вам надо ехать. Если он там, вы единственная, кого он захочет увидеть.
— Не судьба, — сказал Кошмарина.
— Может, подскажете, что нас там может ждать? — спросил Пит.
— Ничего опасного. Это я точно могу сказать.
— Спасибо. Приятно было узнать.
— Если вы его найдете, то привезете сюда?
— Да, — сказал Пит. И добавил, обращаясь к Кэт: — Будем на связи.
— Пока!
Пит с Кошмариной вышли. Толстяк с грозным видом занял позицию у двери, а Кэт уселась на стул напротив женщины, чьи ладони по-прежнему аккуратно, с растопыренными пальцами, лежали на столе. Ее ногти, при ближайшем рассмотрении, оказались не больно-то чистыми.
Кэт сказала:
— Вы, наверно, понимаете, что если мальчик там, с ним обойдутся весьма круто.
— Они ничего не могут с ним сделать, — ответила женщина.
— Они могут сделать очень многое.
— Мне совсем не хочется, чтобы ему причинили вред. Это же естественно. Никто не хочет, чтобы детям причиняли вред.
— Но вы сами вредите своим детям. И прекрасно об этом знаете.
— А вы не думаете, что так лучше — когда все кончается быстро. Вспышка, мгновение боли — и ты уже не здесь. Идешь своим путем.
Кэт удалось не поддаться приступу вскипевшей в ней ярости. Она сказала:
— Расскажите мне немного подробнее о том, о чем вы пришли заявить.
Женщина подалась к Кэт. В ее глазах зажегся едва различимый, туманный огонек Она сказала:
— Никто в городе больше не может чувствовать себя в безопасности. Ни богатый, ни бедный. Пора уходить из города. Пора снова селиться на земле. Пора перестать отравлять реки и изводить леса. Пора снова жить в деревне.
— Зачем вы это делаете? — спросила Кэт.
Женщина вздохнула и убрала за ухо выбившуюся прядь седых волос. Она напоминала старого профессора, утомленного юной тупостью студентов, но все равно надеющегося, что сумеет донести до них свою мысль.
— Посмотрите вокруг, — сказала она. — Много вы видите счастья? Много радости? Американцы никогда еще не знали такого процветания, жизнь никогда прежде не была такой надежной и безопасной. Люди никогда не жили так долго и в таком добром здравии — никогда за всю историю человечества. Человеку, жившему не слишком давно, каких-нибудь сто лет назад, нынешний мир показался бы земным раем. Мы умеем летать. У нас не крошатся зубы. Наши дети не умирают в одночасье от лихорадки. Больше нет навоза в молоке. И молока у нас хоть залейся. Церковь не отправляет нас на костер за малейшее расхождение с ее точкой зрения. Старики никого из нас не забьют камнями по подозрению в прелюбодеянии. У нас не случается неурожаев. Мы, было бы желание, можем есть сырую рыбу в самом сердце пустыни. Но взгляните на нас повнимательнее. Мы так разжирели, что могилы приходится рыть шире. Наши десятилетние дети принимают героин или убивают восьмилетних, а порой делают и то и другое вместе. Разводимся мы быстрее, чем заключаем браки. Вся наша еда должна продаваться в герметичных упаковках, чтобы кто-нибудь не отравил ее или не напихал бы иголок, если отравить не получится. Каждый десятый из нас сидит в тюрьме, мы не успеваем строить все новые и новые тюрьмы. Мы бомбим другие страны только потому, что они нас раздражают, а тем временем большинство из нас не способно найти эти страны на карте, не знает даже, на каком континенте они находятся. Химия, которой мы пропитываем обивочные ткани для защиты от огня, оказывается в грудном молоке женщин. Вот и скажите мне, неужели все это в порядке вещей? По-вашему, так и должно продолжаться дальше?
Толстяк сказал:
— Да… Но лучше бигмака пока все равно ничего не придумали.
Он чистил у себя под ногтями ногтем большого пальца другой руки.
— И вы считаете, что можете что-нибудь переменить? — спросила Кэт.
— Каждый делает что может. Я — одна из тех, кто призван донести до людей, что все кончено. Что больше не надо сосать жизнь из остального мира ради комфортного существования малого процента человечества. Проект грандиозный, поверьте мне. Но ход истории всегда меняли небольшие группы очень целеустремленных людей.