Избранные киносценарии 1949—1950 гг.
Шрифт:
В этот день из Нью-Йорка, держа курс на Лиссабон, вылетел самолет. На борту его было два пассажира…
Серо-голубой простор неба и свинцовый океан под ним. Тяжелая океанская волна.
Над волной, почти сливаясь с ней, идет пассажирский самолет. В кабине два человека.
Один из них сенатор Соединенных Штатов Америки Гэмфри Дж. Хейвуд, со старческим, обрюзгшим лицом, с тяжелыми, отвислыми щеками и рытвинами морщин, которые прямыми линиями спускаются от крыльев
Другой пассажир — худенький человечек, с острым птичьим профилем и бескровными губами. Это Гарви из Бюро стратегической информации [1] .
Сенатор время от времени косится в сторону своего спутника. Каждое движение Гарви вяло, медленно. Этот человечек все делает словно неохотно. Прозрачные глаза полуприкрыты тонкой пленкой век, которые изредка вздрагивают, совсем как у птиц. На лице часто появляется презрительная улыбка.
Самолет идет в прозрачном серо-голубом небе. Ревут моторы.
1
Название американской разведки во время второй мировой войны.
В этот же день премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль принял одного из руководителей английской разведки.
Прием происходит в загородном доме. Голые ветви вязов раскачиваются за узким окном. В кабинете полутемно, тепло, но собеседник Черчилля все время короткими нервными движениями потирает руки.
Черчилль, как всегда, беспрестанно жует, перекатывая из угла в угол рта толстую черную сигару.
— Так, так, — произносит он, покачивая головой. — Значит, американцы все-таки решились на эту поездку. Вы уверены в том, что они вылетели именно сегодня?
Седая голова склонилась:
— Они вылетели из Нью-Йорка сегодня. В составе миссии два человека. Маршрут: Лиссабон, разумеется, Цюрих, инструкции у Аллена Даллеса, и, наконец, Берлин.
— Вы как будто недовольны, Роджерс?
— Они наделают нам хлопот в Берлине, — сухо отвечает Роджерс.
— В конце концов, — Черчилль улыбается, — американцы будут добиваться в Берлине того же, что и мы. Меня очень тревожит другое — положение в Арденнах. Я разговаривал с Эйзенхауером. Американские и английские войска отступают по всем дорогам. Скажем прямо: они бегут.
— Можно ли рассчитывать на перелом в ближайшее время?
— Не думаю… От Арденн до Ламанша не так далеко. Дело пахнет новым Дюнкерком.
— Сидя в Берлине, американцы должны будут заняться и этой проблемой. — Собеседник Черчилля говорит нерешительно.
— Несомненно. И я прощу им много грехов, если они убедят немцев приостановить наступление. Но рассчитывать только на это я не могу. Если положение в Арденнах не улучшится, я напишу письмо Сталину.
Черчилль исподлобья наблюдает реакцию собеседника на свои слова.
Забыв приличие, Роджерс порывисто вскакивает и, недоуменно смотря на Черчилля, почти кричит:
— Сталину?!
— Да. Придется взывать о помощи.
— Вы хотите вызвать русское наступление? — Роджерс взволнован, обычная корректная сдержанность покинула его. — Русские стоят на пороге Германии! Вы хотите, чтобы они ворвались в Германию раньше, чем мы?!
Черчилль поднял пухлую старческую руку и успокоительно помахал ею в воздухе.
— Друг мой! Начать наступление на Германию и ворваться в Германию совсем не одно и то же. Взгляните… — Он кряхтя подымается и подходит к большой карте, висящей на стене. — Вот оборонительные рубежи немцев между Вислой и Одером. Пятьсот километров в глубину. Семь рубежей, и каждый из них необходимо штурмовать. Это не выдержит никакая армия, даже русская.
— После Сталинграда я ни во что не верю!..
— Другого выхода у нас нет. — Старческое брюзгливое недовольство все больше проступает на лице Черчилля. — Если русские нам не помогут — новый Дюнкерк неизбежен. Но я рассчитываю, что они завязнут! Очень рассчитываю… Во всяком случае русское наступление заставит немцев перебросить свои войска с Западного фронта на Восток… И тогда мы начнем…
— И все-таки я не стал бы писать Сталину, — упорствует Роджерс.
— Если положение улучшится, — не напишу…
Торопливое отступление английских и американских войск в Арденнах продолжалось.
На дорогах валялись брошенные орудия. В придорожных кюветах лежали опрокинутые машины. Потупив головы, двигались длинные колонны пленных англичан и американцев. Бои шли беспрестанно.
В штабе Эйзенхауэра полная растерянность.
— У вас вдвое больше дивизий, чем у немцев, — кричит в телефонную трубку Эйзенхауэр слушающему его на другом конце провода Монтгомери. — Это позор!
Но Монтгомери уже нельзя убедить. Страх овладел всем его существом.
— Выручать американцев не собираюсь. Ну их к дьяволу! — вопит он в ответ. — Пусть бегут!
Бредли еще более растерян. Он решительно не знает, что ответить своему главнокомандующему…
— Я не могу удержать бегущих. Не могу…
Его перебивает истерический голос Монтгомери:
— Передайте этому ослу Бредли, что я приказал своим войскам отступать!.. Отступать!
Стремительно несутся штабные машины. На них впрыгивают удирающие английские офицеры.
Шестого января Уинстон Черчилль обратился к Иосифу Виссарионовичу Сталину со следующим посланием:
«На Западе идут очень тяжелые бои… Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы… Я никому не буду передавать этой весьма секретной информации, за исключением фельдмаршала Брука и генерала Эйзенхауэра, причем лишь при условии сохранения ее в строжайшей тайне. Я считаю дело срочным… Черчилль».