Избранные киносценарии 1949—1950 гг.
Шрифт:
— Фюрер, все это писать? — спрашивает Христианс.
Гитлер безнадежно машет рукой:
— Что писать? Поздно… Меня, друг мой, скоро будут показывать в паноптикуме, возить по деревням с ручными медведями… Я — жертва, мне суждена голгофа.
Он замолкает, погаснув. Последний луч сознания покидает его лицо, и губы бормочут что-то неясное.
— Что, фюрер? — переспрашивает секретарша.
— Когда я венчаюсь, вы не знаете?
— О какой свадьбе вы говорите, фюрер? Русские в тысяче метрах от нас. Бои идут в метро.
— Пустите
— Фюрер, там наши раненые. Их тысячи.
— Это не имеет значения. Сейчас ничто не имеет значения, кроме моей жизни!
Секретарша бросается перед Гитлером на колени:
— Мой фюрер, там десятки тысяч честных немцев, там мои братья…
Г и т л е р. Пустите в метро воды Шпрее… Затопите метро!
С е к р е т а р ш а. Майн гот, майн гот, майн гот!..
В узкие и темные тоннели берлинского метро вливаются потоки Шпрее. Визжа, бегут стаями крысы и прыгают на раненых, тысячами лежащих на рельсах, на перроне, на лестницах. Люди ковыляют на костылях, ползут на руках, стреляются или в ужасе закрывают лица.
— Что такое?.. Что это? — кричат они, захлебываясь.
Кто-то вбегает сверху.
— Кругом вода!.. Будь ты проклят, Гитлер!
— Гитлер? Почему Гитлер?..
— Только что наши саперы взорвали плотину… Говорят — приказ фюрера.
— Будь проклят!.. Сумасшедшая собака!
— Будь проклят!.. Будь трижды проклят!
Крики сливаются в сплошной вой.
Крысы осатанело прыгают на стены, прыгают и падают в воду, прыгают и падают в воду.
На пороге бункера генерал Кребс. Он входит запросто, без доклада, не вынимая изо рта сигары, чего не посмел бы сделать еще неделю назад, и без приглашения садится в кресло, ногой оттолкнув в сторону Блонди, любимую собаку Гитлера.
Г и т л е р. Ага! Кребс сейчас расскажет все новости. Где, наконец, армия этого проклятого Венка? Чего он медлит? Вы сообщили ему мои директивы?
К р е б с (не вставая с места). Сообщил.
Г и т л е р. Ну?
К р е б с. Ответа нет.
Г и т л е р. Ну, ясно. Его армия на марше. А вы не находите, что ему пора бы уж включиться в дело?
По тону ответов Кребса все чувствуют, что Кребс о чем-то умалчивает, что-то обходит, но они еще ни о чем не догадываются.
Между тем Гитлер сосредоточенно глядит на карту и начинает передвигать по ней пуговицы, изредка бросая отрывистые замечания:
— Мешок!.. Петля!.. Через два дня я затяну петлю на шее русских! Где эти проклятые американцы? Кребс, помогайте им всеми силами скорее добраться до Берлина!.. Мы их тут всех столкнем лбами. Я вырву у русских их успех руками американцев. Поняли? Я заставлю их грызться на моих глазах… Слышите?
В это время в комнату врывается Борман. Весь вид его говорит о крайнем волнении и возмущении.
— Мой фюрер! Ужасное известие! Мы перехватили американское радио, они сообщают, что Гиммлер предлагает им мир на любых условиях. В то время, как вы героически защищаете Берлин, Гиммлер ведет переговоры, изменник!
Гитлер остолбенел. Лицо его наливается кровью, голова трясется, он тяжело дышит, потом выкрикивает сквозь слезы:
— Ультиматум? Мне?.. От Гиммлера, от этого недоноска, которого я сделал человеком?.. Ничто меня не миновало, нет таких измен, которые бы не коснулись меня. Это конец!
С автоматами в руках показались на улице Иванов, Зайченко и Юсупов.
Иванов кричит:
— Костя! Какая это улица?
— Унтер ден Линден! — отвечает Зайченко, увидев надпись на стене.
— Эй, мать!.. — Иванов поднимает немку с земли. — Тут тебе не место… домой надо… Нах хаузе… ферштейн?
— Нет у меня ничего — ни дома нет, ни сына нет, ничего нет… — Она встает, вздымая вверх руки: — Будь ты проклят, шут несчастный! Верни мне мою Германию, отдай мне моих сыновей!. Отдай мне моего Ганса! Будь ты проклят, Гитлер!
Берлин горит. В тоннелях подземки захлебываются люди.
ДВАДЦАТЬ ПЯТОГО АПРЕЛЯ ВОЙСКА I БЕЛОРУССКОГО ФРОНТА СОЕДИНИЛИСЬ ЗАПАДНЕЕ ПОТСДАМА С ВОЙСКАМИ I УКРАИНСКОГО ФРОНТА И ТАКИМ ОБРАЗОМ ЗАВЕРШИЛИ ПОЛНОЕ ОКРУЖЕНИЕ БЕРЛИНА.
В подземном кабинете Гитлера накрыт стол. Вино, цветы, фрукты. Из комнаты Евы Браун слышно бормотание пастора, а в кабинете, у стола, развалившись в креслах, сидят генералы Кребс и Вейдлинг.
К р е б с (прислушиваясь к тому, что происходит в соседней комнате). Сейчас бракосочетание закончится, и они выйдут. Я вас представлю, и вы скажете ему все, что вам взбредет в голову.
В е й д л и н г. Я восьмой комендант Берлина за последние трое суток. Это кабак! Слышите, Ганс? Я говорю — это кабак!
В это время в панике врывается в комнату солдат:
— Русские в двухстах метрах от рейхсканцелярии!!
К р е б с. Уходите. Сейчас не до этого — фюрер венчается.
С о л д а т. Что делает, простите?
К р е б с. Венчается.
У солдата расширяются глаза, и он начинает дико хохотать.
— Тихо, вы, идиот, — шепчет Кребс и выталкивает его за дверь. Кребс и Вейдлинг дремлют, вытянув ноги в запыленных сапогах, будто находятся в деревенской пивной.
В это время дверь из комнаты Евы Браун открывается, и она выходит под руку с Гитлером; оба со свечами в руках. За ними, чинно шествуют Борман и Геббельс.
Генералы дремлют.
Гитлер осторожно переступает через ноги Кребса и Вейдлинга. Ева Браун сердито ударяет генералов перчатками по плечам.
Вскочив, они поздравляют новобрачных. Садятся за стол.
Гитлер сразу заговорил:
— Я принял решение покинуть вас. В данный момент Германия должна иметь руки свободными. — И Гитлер поднимает бокал.