Избранные письма. Том 1
Шрифт:
Вы не помните его? Он все-таки был ближе всех.
Константин Сергеевич показывал совсем не то, что надо. Это был крупный петербургский чиновник 50-х годов, без юмора и радушного хлебосольства.
Думаю, в конце концов, что надо немного корректировать образ, какой давал Самарин.
Напишите поподробнее, как идут Ваши мысли на этот счет. В чем проявится его барство и его вспыльчивость? Как?
2. Разузнайте, как идут дела с декорациями. Готовы ли чистовые макеты? Приступил ли Полунин к каким-нибудь работам?
3. Чем кончились беседы К. С. с Симовым о «Драме жизни»? Привели
4. Совсем из другой области. Думаете ли Вы строиться? Ваша мысль очень понравилась Екатерине Николаевне[961].
{415} Я подумаю над планом квартиры, какую хотелось бы. Но мне надо будет знать, из чего будет строиться квартира, т. е. из какой существующей.
Впрочем, это не к спеху.
5. Беру в контору сестру Лучинской. Думаю, что это будет чудесная работница. Надо Вам сказать, что этим милым сестрам Лучинским предлагают прекраснейшие занятия в Киеве, но они предпочитают вдвое меньший заработок в Москве ради Художественного театра. Старшая (та, что была у нас в школе) зарабатывает учительницей более 1 000 р., а другая хочет иметь место рублей в 40. На ремингтоне пишет.
Беру ее? От Вашего имени.
Контору надо в августе, в начале, сразу поставить на великолепную высоту.
Я обещал ей, но жду Вашего согласия, о чем и предупредил ее.
6. Константину Сергеевичу я написал письмо в 28 страниц — каждая, как все вот это письмо. Выясняю причины натянутости наших отношений и необходимость сохранить их хорошими[962].
Все написал, все очень искренно. Пусть делает что хочет, но надо установить отношения без тайных дум.
Все, кажется.
Я буду в деревне до 5 июля. Потом уеду.
Обнимаю Вас, целую ручку Перетты Александровны. Обнимаю Симова, целую детей.
Котя всем шлет сердечнейший привет, а Перетту Александровну и детей целует.
Ваш В. Немирович-Данченко
190. А. Н. Веселовскому[963]
21 июня 1905 г.
21 июня
Глубокоуважаемый Алексей Николаевич!
Весь май собирался заехать к Вам лично, посылать своего секретаря считал неудобным — и вот кончаю тем, что {416} прибегаю к письму, да еще с уверенностью, что Вас нет в Москве и письмо гуляет по свету. А между тем меня и наказывать грех: трудно было даже на два часа оторваться от занятий.
Дело в том, что Художественный театр приступил к постановке «Горя от ума». В мае мы только собирали материал (исключительно монтировочный), ездили по всяким подходящим к случаю домам и имениям. А теперь я сижу над мизансценой и проверкой текста. В конце концов Ваши указания и советы будут, конечно, чрезвычайно драгоценны. Каллаш очень помог нам, доставая для нас всякие литературные материалы, которыми я теперь весь обложен, как горчичниками. Но мне хотелось бы, чтоб Вы прослушали и много из моего «толкования», и в особенности те новости в тексте, которые я ввожу на основании проверки и музейной рукописи (по изданию Якушкина).
Мизансцена — это огромный труд. Здесь не только планировка обстановки и актерских «мест», здесь и характеристики, и психологические
Так я сделал и «Юлия Цезаря», так, с еще большим аппетитом, работаю и над «Горем от ума».
Я даже льщу себя надеждой, что Вы найдете интересным сообщение моей мизансцены в одном из обычных (не публичных) заседаний Общества[964].
Можете ли Вы обещать театру два-три заседания? И когда?
С начала августа мы приступим к репетициям, но не поздно и во второй половине августа.
Обращаюсь к Вам с этой просьбой не только от себя, но и от всей дирекции нашего театра. Ответа я буду ждать в Москве по адресу театра.
Прошу Вас передать мой поклон Александре Адольфовне.
Жена шлет Вам обоим сердечный привет.
С искренним уважением
преданный Вл. Немирович-Данченко
{417} 191. К. С. Станиславскому[965]
28 июня 1905 г. Усадьба Нескучное (?)
28 июня
Дорогой Константин Сергеевич!
Прежде всего прошу Вас извинить мне ту часть моего предыдущего послания, где я говорил о режиссерской конкуренции. Меня очень тяготит мысль, что этим я доставил Вам несколько обидных минут. Говорю совершенно чистосердечно. Вышло так, как будто я действительно поддался глупым и обидным наговорам со стороны.
Очень досадно.
Поставим на этом крест.
Затем Вы находите, что объяснения к добру не ведут, — ладно! Пошлем их ко всем чертям. Я и сам прибегаю к объяснениям, когда боюсь, что отношения могут быть испорчены недоразумением, сплетней. Или по малодушию не выдерживаю времени, которое в конце концов устранит всякие недоразумения.
Если же связь подтачивается коренным различием в художественных целях, то никакие объяснения не помогут. Они могут только сыграть роль заплат, которые рано или поздно все равно разлезутся.
Насчет же различия в художественных целях мне бы очень хотелось пофилософствовать и поанализировать, но… я начинаю серьезно бояться своих длинных писем.
Покойный Морозов[966] завещал мне не писать их. Не знаю, почему он это говорил, но, кажется, был прав.
Поэтому передам только сущность.
Я уже не раз задавал себе вопрос: нет ли между нами коренного различия в художественных целях? Не произошло ли оптического обмана, который можно изобразить графически так:
{418} То есть, оба мы художественно развивались по одной, каждый по своей, прямой. На наших дорогах оказалась одна общая цель — серьезный театр, идеал которого во всех главных чертах был у нас одинаков. Мы сближались, и это делало иллюзию, что мы сливаемся. Мы не подозревали, что, идя каждый своей дорогой, мы с известного момента начнем расходиться, иллюзия обнаружится.