Избранные письма. Том 2
Шрифт:
Откуда же это вдруг оказалось прекрасной мечтой играть старый репертуар, да еще 4 – 5 раз в неделю?! Какой репертуар?! — хочется закричать через океан. Нельзя же играть
{311} «Три сестры» в настоящем возрасте. Нельзя же в современной России оплакивать дворянские усадьбы «Вишневого сада». Нельзя же играть «Дядю Ваню». Нельзя же жевать «На дне». Нельзя же играть «У жизни в лапах». Остаются «Федор», которого тот же Москвин отказывался играть чаще раза в две недели, или «Пазухин», который вряд ли будет делать сборы, или «Штокман», который потребует все же какой либо «постановки»… А может быть, «Карамазовы»? Но разве можно в России так ужасно сокращать их? А разве Леонид
Конечно, можно найти несколько спектаклей, которые, немного принарядив их, еще можно играть — много 3 раза в неделю — месяц, другой, третий, даже до новой постановки, но это не «мечта», а необходимость, не об этом говорила телеграмма.
И вот меня мозжила мысль, что к телеграмме отнеслись недостаточно серьезно. То есть в первой половине серьезно, а потом пошли фантастические разговоры с полным забвением фактов, действительности, как-то безответственно, с самоуслаждением.
И «все старики» под этим подписались! И не нашлось ни одного, кто бы сказал, что надо бросить самоублажаться, а просто довериться Владимиру Ивановичу. А как же совершенно довериться? А вдруг он зазнается? А вдруг он опозорит марку полным слиянием с опереткой?
Тогда уж я начинаю тоже заподозревать первую часть: да может быть, и доверие оказывается только для правительства? Чтоб я мог показать кому следует? Вероятно, я не ясно писал, что доверие нужно главным образом мне, мне лично, чтоб у меня морально были развязаны руки, чтоб при совершении больших шагов я потом имел право не считаться ни с какими второстепенными претензиями. А у правительства я пользуюсь доверием самым широким и без вас.
Вот как запутали меня! Даже в письме не выскажешь, не только в телеграмме!
Надо сказать к тому же, что не только в известной части публики, но даже у нас в Правлении, и даже вообще в Театре нашем держится такое мнение, упорно держится, — что старики {312} по приезде могут очень долго играть весь свои репертуар. И «На дне»? — И «На дне»! И все будет делать битковые сборы. И очень долго. И даже доставит настоящие радости. Так надоели все эти потуги создать что-то новое, все эти кривляния и конструктивизмы, что публика обрадуется старым спектаклям Художественного театра. После того как любимые актеры два года отсутствовали.
И многое в этом верно. И, конечно, до некоторой степени надо это обстоятельство использовать. Было бы малодушно и глупо махнуть рукой на все наши завоевания, порвать с ними и броситься навстречу тому, что, действительно, во многом обнаружило бессилие и что даже, может быть, нам не по природе. Нельзя с бацу разрывать со старым и нельзя бросаться в объятия всего молодого, что попадется. Надо твердо уяснить себе (для себя я эту работу проделал), что именно есть настоящего и в нашем, Художественного театра, искусстве вообще и в нашем старом репертуаре в частности. И то и другое должно быть сохранено. Но для того, чтобы сохранить нечто прекрасное в огромном, накопившемся материале, в груду которого попало и огромное количество мусора и старья, ветхости, — надо не просто, механически разделить груду на несколько куч, годных и не годных, а выбрать хорошее, годное, выудить, отчленить, отобрать, очистить от мусора. Практически это означает, что надо не просто — эту пьесу оставить, а эту отбросить, а даже ту, которую можно и стоит оставить, очистить (разумеется, без глубоких поранений) от того, что портило наше искусство и что непозволительно сейчас.
Только с таким подходом, очень строгим, взыскательным, можно принять старый репертуар.
А моя мечта — не ограждать фирму МХТ, а как раз наоборот, дать ей самое широкое толкование, не ограничить ее стариками, а наоборот, раздав ее всему молодому, что есть талантливого, выросшего под этим колпаком, использовать все, что создано под этой фирмой хорошего, и тем укрепить ее еще на 20 лет.
«Если зерно не умрет, то останется одно, а если умрет, то даст много плода»… «Не потеряв души, не спасешься»…
Старики (или те, которые не случайно попали под общую подпись в телеграмме) хотят, чтоб зерно МХТ не умерло таким, какое оно есть. И оно останется одно и как одно высохнет. А по-моему, надо его посеять, пусть оно умрет, и тогда оно возродится надолго.
И такого мнения держался Константин Сергеевич, распространяя студии.
На днях я принимал у себя (он смотрел «Лизистрату») Моисси[645]. Так он подпрыгнул в буквальном смысле, когда узнал о «Гамлете», о Чехове и «Кармен». «Один и тот же театр играет Чехова, “Федора”, двух “Гамлетов”[646], “Лизистрату” — и “Кармен” (он в особенности кричал “Кармен”, так как сам пел Дон-Хосе). Это же небывалое!»
И вот так и надо было бы, чтоб все это было МХТ!
А страх тех стариков, которые хотят обособиться, — мелкий, эгоистический, страх скупца, страх плохого коммерсанта…
Нет ни одного довода в защиту сужения МХТ, ни одного, ни художественного, ни материального, ни этического, которого бы я не разбил. Разумеется, если меня не подозревать в том, что я готов отдать фирму на растерзание хулиганов.
И публика, общество, власти — все любят, уважают, ценят именно большое широкое, живучее МХТ, а не наглядную историю его царственного умирания! Впрочем, и царственного {314} умирания, о каком у нас иногда говорили, не бывает. Умирание всегда гниение. А уж какая царственность при гниении!
И история оценит живучесть МХТ, а не его смерть.
Всех наших стариков Москва примет очень хорошо, по-прежнему. На всех, где бы они ни показывались, будут смотреть интересующимися, полувлюбленными, заискивающими глазами. Уверяю вас. Даже, скажем, хулиганистые ученики Мейерхольда, и те будут предупредительны ко всем решительно, не говоря уже о Станиславском, которого везде встретят восторженно, или Качалова, или Москвина и т. д. и т. д. Вы можете возвращаться, ни секунды не боясь, что к Вам будут относиться презрительно или даже равнодушно.