Избранные произведения писателей Тропической Африки
Шрифт:
Бремпонг довольно усмехнулся, и Баако, не удержавшись, расхохотался:
— Да, хорош друг.
— Вот и я говорю, — согласился Бремпонг. — Но ведь иначе-то все равно нельзя. Надо разбираться в людях. А большие люди — они ох как нужны. Те, которые наверху и которые могут сказать кому нужно: «Сделай то-то и то-то для моего парня».
— Словом, вы советуете мне обзавестись высоким покровителем, и поскорее? — спросил Баако.
— Вы вот смеетесь. А скоро сами убедитесь. Впрочем, у вас-то ведь есть работа.
— Нету.
— Что-о-о?
— Пока у меня нет работы, — сказал Баако. — Но, разумеется, сразу же по приезде я обращусь в телекорпорацию.
— А вот это уже ошибка, — сказал Бремпонг с раздраженной участливостью, почти неприязненно. — Серьезная ошибка. Вы поставили себя
— Не понимаю, что я, собственно, мог сделать. У меня есть диплом… в крайнем случае они могут проверить мою квалификацию.
— Не о том речь. Вы, видно, многого не знаете. Например, тех, от кого зависит прием на работу. Я-то их хорошо изучил. Будь вы иностранцем, белым — тогда другое дело. Тогда бы вы без всякой квалификации прекрасно устроились. — Бремпонг протяжно вздохнул. — Но вы, такой же черный, как и они, уважения от них не дождетесь. Вот увидите.
Баако притих и задумался, пытаясь осознать то, что сказал Бремпонг, но слова так и не сложились для него в связные мысли, и их смысл вместе со звучанием утонул в монотонном реве турбин.
— Вы не заметили, как я махал вам, когда мы шли к самолету?
— Заметил, только не сразу. И я не был уверен, что вы машете именно мне.
— Да и я не был уверен, что вы мой земляк. У вас какой-то… не совсем обычный вид.
— Вот уж никогда бы не подумал…
— Нет-нет, не лицо, не черты лица. Но понимаете, по вашей одежде, по манере держаться не видно, что вы побывавший. Ведь если нашему земляку удается вырваться за границу, то при возвращении в нем за милю можно узнать побывавшего.
— Вот оно что! — Баако с удивлением услышал свой собственный смех — тихий и невеселый; он не сумел справиться со смятением, не сумел даже замаскировать его.
— Мне хотелось, чтобы мы сели рядом, — сказал Бремпонг. — Моя жена была бы рада с вами познакомиться.
— Я искал место у окна.
— Понимаю. Вам, наверно, не слишком часто приходилось летать.
Баако улыбнулся и промолчал. Нагруженная тарелками тележка мягко остановилась возле него, и стюардесса, склонившись над его креслом, негромко сказала:
— Обед, пожалуйста. Что вы предпочитаете из напитков — коктейль, белое вино?
На металлической поверхности тележки играли лучики электрических ламп. Неожиданно впереди, над спинкой одного из кресел, появилась голова в огромном парике. Бремпонг встал.
— Мне пора, — сказал он. — Юджиния беспокоится. — Он попрощался с Баако и, протиснувшись между креслом и тележкой, ушел. Баако нажал синюю кнопку в спинке переднего кресла и откинул крышку столика. Стюардесса поставила на столик поднос с едой.
— Мне имбирной воды, пожалуйста, — сказал Баако.
— Пожалуйста, — эхом отозвалась стюардесса, открыла бутылочку с желтой, пузырящейся от выходящего газа водой, поставила ее на столик и ушла вперед.
Баако мучила жажда, поэтому он залпом осушил бутылочку, а потом выпил воду из бумажного стакана, стоящего тут же, на подносе. Но жажда не проходила, и Баако показалось, что его тело, как огромная губка, без остатка впитало влагу. Он попробовал есть, но не смог. Попытался есть через силу, но ощутил тот же тошнотный привкус во рту, что и утром, когда он так резко изменил свои планы.
Он хотел прожить в Париже неделю или около того — просто погулять, ориентируясь по карте, посмотреть на город, может быть, сходить в кино, если подвернутся хорошие фильмы… И в первый же день удрал. Он не видел никаких фильмов, да практически не видел и города. То, что он все же успел увидеть — до бегства, — показалось ему прекрасным, но в самом этом очаровании была растворена отрава. Все, чем он восхищался, только усиливало гнетущее чувство одиночества, перераставшее в панический страх перед полной и, как ему казалось, пожизненной духовной изоляцией; он ощущал, что каждый час, проведенный в Париже, лишь ухудшает его состояние.
Он уже забыл название той маленькой гостиницы, в которой поселился; да и не хотел его вспоминать. Оттуда было несколько минут ходьбы — мимо крошечных кафе, казавшихся вдвое больше из-за зеркальных стен, — до Марсова поля. Там в мелководных прудах с грязными бумажками на дне плавали, отражаясь в бликующей на солнце воде, красные, белые и голубые игрушечные кораблики — электрические или парусные. Над корабликами возвышалась бронзовая фигура какого-то военного героя, застывшего в победном ликовании. Впереди громоздилась побуревшая от ржавчины конструкция Эйфелевой башни, но Баако не захотелось взбираться на нее. Пройдя мимо толпы туристов с поднятыми вверх лицами и нацеленными на башню фотоаппаратами, он дождался, когда зажжется зеленый глаз светофора, пересек набережную и поднялся на мост. С моста была видна плоская махина заржавевшей баржи, навеки пришвартованной к противоположному берегу. В отдалении, по верхнему ярусу следующего моста, струился поток машин, обгоняющих медленные поезда подземки — два ярко-зеленых вагона впереди, красный в середине и два блекло-зеленых сзади, — тянущиеся по нижнему ярусу. Ближе к Баако, у левого берега, стояла прогулочная лодка с синим тентом и трехцветным французским флагом, трепыхавшимся над кормой и иногда приоткрывавшим название лодки — «Ленивый дельфин».
За «Ленивым дельфином» в зеленоватых от водорослей волнах покачивалась патрульная военная лодка, и на ее бортах, рискуя свалиться в воду, сидели три солдата. Молоденькая девушка в ярко-желтой мини-юбке что-то говорила им с берега, а солдаты весело хохотали и манили ее к себе. Но когда она попыталась ступить на борт, лодка, задрав нос, с громким ревом, заглушившим смех солдат, рванулась прочь. Она описала стремительный полукруг и умчалась к двухъярусному мосту. Девушка засмеялась и, помахав рукой вслед солдатам, начала подниматься по лестнице к набережной. Но потом присела на бетонные перила и принялась рассматривать застывшего в молитвенном оцепенении человека — он стоял на причале, отвернувшись к парапету набережной. Теперь, когда лодка скрылась за мостом, все зеваки уставились на молящегося, который ни на кого не обращал внимания и, казалось, даже не замечал устремленных на него взглядов. Он был в блекло-синих рабочих брюках и босой, а его рубашка лежала на причале. Голову его прикрывала красная феска. Внезапно он сорвался с места и двинулся прямо вперед, словно собирался пройти сквозь стену, но, не дойдя до нее, так же внезапно остановился и молитвенным жестом простер руки вверх. Потом, сделав семь шагов вправо и три влево, сел на причал в позе «лотос» и свесил голову на грудь. Баако пристально разглядывал молящегося, стараясь проникнуть в его закрытый Для окружающих мир, но вскоре понял тщетность своих попыток, отвернулся, скользнул взглядом по толпе всех этих искателей удовольствий и вдруг ощутил гнетущую, тоскливую опустошенность. Тоска погнала его вперед, он перешел мост, миновал перекресток со звездно стянувшимися к нему улицами и зашагал туда, где на его карманном плане было зеленое пятно, фигура, обозначающая фонтаны, и черная надпись: «Trocad'ero».
Когда Баако подошел к фонтану, его остановила девушка с бесстыжими глазами, одетая в узкую черную кофту и зеленые, расклешенные внизу, но тесные вверху брючки, из которых неудержимо выпирали ее ягодицы. Она предложила Баако сфотографировать его на фоне радуги, изогнувшейся в брызгах фонтана. Баако молча прошел мимо и, поднявшись по широким ступеням, вдруг оказался в толпе ребятишек — они вычерчивали замысловатые узоры, катаясь на роликах по просторной каменной террасе. Баако не смог сдержать улыбки, когда среди детворы увидел старика, седого, с изжелта-коричневыми от старости и никотина зубами, который энергично выписывал круги вокруг катающихся в центре террасы детишек и, казалось, нисколько не смущался тем, что он здесь единственный взрослый, да еще и такой древний. В отличие от детей, явно считавших свое занятие очень серьезным, старик держался удивительно свободно: с легкой улыбкой, предназначенной только самому себе, он то подымал руки вверх, то держал их за спиной, то расставлял в стороны, чтобы сохранить равновесие, — словом, вел себя так, как ему хотелось. Проезжая мимо Баако, он глянул в его сторону, и, хотя Баако, смутившись, сразу отвел глаза, ему показалось, что старик подмигнул. Баако сделал вид, что смотрит вверх, и, подняв голову, увидел надпись, которая действительно его заинтересовала, так что ему уже больше не надо было притворяться: