Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
Шрифт:
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Максим Сергеевич Половинка вернулся после лечения, но к работе приступил не сразу. У него оставались ещё два свободных дня, когда можно отдохнуть после дороги, поехать на Донец половить рыбу, наконец, сделать все домашние дела. А впрочем, старик всё-таки не выдержал и в цех пошёл. Правда, не к началу смены, а значительно позже, часу во втором.
Он ходил по цеху, незаметно из-за колонн наблюдая за работой бригады.
Собирали большие ножницы, часть прокатного стана. Тяжёлые, закалённые ножи будут резать раскалённую сталь
Он простоял за колонной, наверное, с полчаса и отметил про себя, что всё это время руководил бригадой Железняк. Степан Хоменко работал в стороне, регулируя ножи, а командовал Иван, и бригада слушалась его. К этому стоило приглядеться, и Максим Сергеевич не спешил выходить из своего убежища.
Хоменко начал командовать, лишь когда дело дошло до проверки взаимодействия всех узлов сложной машины. Эта работа требует самой высокой квалификации, большого опыта, и Степан организовал её быстро и ловко. Но как только начался обычный текущий монтаж, когда нужно расставить второстепенные детали по местам, подтянуть болты, зашплинтовать гайки, он снова отстранился от командования, и снова в цехе зазвучал уже по-мужски устойчивый баритон Ивана.
«Ловко! — восхищённо отмечал Половинка, — Смотри ты. какой бригадир растёт! Как же я этого раньше не замечал?»
Он вышел из-за колонны и поздоровался с друзьями, которые сразу обступили его. Радость была искренней, непринуждённой — все любили старого бригадира. Половинка хорошо почувствовал это, и на глаза его навернулись слёзы.
— Вот хорошо, — говорил Хоменко, — приступайте, Максим Сергеевич, а то у меня это бригадирство уже в печёнках сидит.
— А дела вроде неплохо шли, — сказал Половинка. — Тебе сам бог велел бригадиром быть.
Хоменко замахал руками.
— Моё дело — точная механика, пусть кто помоложе выдвигается. — заявил он, посмотрев на Железняка.
Максим Сергеевич перехватил этот взгляд, тоже взглянул на Ивана и ужаснулся. То, что издали он принял за обыкновенные масляно-грязные пятна на лице, вблизи оказались большими синяками.
— Что с тобой? — спросил Максим Сергеевич. — Кто это так размалевал твою фотографию?
— С поезда упал, — опустив глаза, глухо ответил Иван. — Неудачно спрыгнул… Из Святогорска ехал…
— Давно ли это случилось?
— В субботу.
— Они с этим поездом, должно быть, дивчину не поделили, — весело поглядывая на Железняка, заметил Маков.
— Иди ты знаешь куда!.. — отмахнулся Иван. — У тебя одни девчата в голове.
Максим Сергеевич переменил разговор. Объяснение насчёт падения с поезда было явно выдумано, но доискиваться истины старый бригадир сейчас не хотел — со временем всё само всплывёт.
Он пришёл домой задумчивый, но весёлый. Вошёл в комнату Любови Максимовны, нежно поцеловал дочку в щёку и стал рассказывать о своей бригаде, а больше об Иване, не замечая, как это раздражает дочь. Особенно вскипела она, когда отец восхищённо объяснял, как руководит бригадой молодой слесарь, как слушаются его рабочие.
— Все они такие, Железняки, — сверкнув глазами, сказала она. — Только отпусти вожжи, так и понесут. А
Максим Сергеевич, стараясь понять настроение дочери, внимательно взглянул на неё, но не смог ничего отгадать.
— Давай обедать, — сказала дочь и, не ожидая ответа, пошла на кухню, загремела там посудой.
Максим Сергеевич только пожал плечами и сел за стол. Не мог же он знать, что произошло в тот субботний вечер.
Семён Климко, идя к Матюшиной, не думал о святой и чистой любви. Наоборот, он точно знал, зачем идёт к этой грубовато красивой и откровенной в своих желаниях женщине. Но появление смешного, наивно влюблённого юноши всё осветило новым светом. В этом свете Климко увидал и себя и Любовь Максимовну, и картина показалась ему отвратительной. Он молча посмотрел на Матюшину, которая всё ещё смеялась, потом подхватил на руки бесчувственного Ивана и пошёл к выходу.
Боксёр вынес отяжелевшее тело Ивана на площадку и осторожно опустил на прохладный бетон. Потом взглянул на Любовь Максимовну и так же молча, боясь сорваться, быстро, не оглядываясь, пошёл по лестнице вниз.
Сначала Матюшина растерялась. Куда пошёл Климко и почему он не возвращается? Может, за доктором?
Но эти мысли сразу исчезли, и Любовь Максимовна поняла всё. Она подбежала к перилам площадки, взглянула вниз, где ещё виднелась стройная фигура Климко, и крикнула:
— Семён!
Всё вылилось в этом крике — и раздражение против Ивана, и злоба на пренебрёгшего ею человека, и непрощаемая женская обида. Лучше бы избил её Климко, чем вот так, молча, даже не взглянув на прощание, ушёл.
— Подлец! — прошептала Матюшина, услышав внизу стук хлопнувшей двери.
Наконец Любовь Максимовна отняла руки от перил. На мгновение её взгляд задержался на лежавшем Иване, потом она пошла к себе, крепко, на все задвижки, закрыла дверь, упала на кровать, накрыла голову подушкой и заплакала злыми, бессильными слезами.
Обо всём этом не знали, да и не могли знать ни Железняк, ни Половинка. Максим Сергеевич не знал и того, что вчера его дочка, встретив Ивана в подъезде, улыбаясь, словно не замечая ни синяков, ни пластырей, сказала так, будто между ними ничего не произошло:
— Скоро, Ваня, твои из пионерлагеря вернутся?
Иван взглянул на неё тёмными, измученными глазами, и во взгляде его не отразилось никаких чувств, будто он смотрел на пустое место.
— Я вас очень прошу, — произнёс он, очевидно, продуманный и заранее приготовленный ответ, — я вас очень прошу никогда ко мне не обращаться, потому что я не стану отвечать, и вам будет неловко.
Даже тени колебания или сомнения не почувствовала за этими словами Любовь Максимовна. Вот так, просто и спокойно, взял и вычеркнул её из своей жизни Иван. Это было обидно.
Ей также хотелось ответить чем-нибудь вежливооскорбительным, но на языке закипала одна брань. Любовь Максимовна знала — Железняк лишь улыбнётся, если она выругается… и сдержалась.
Вечером того же дня Иван появился на стадионе. Тут шла обычная кропотливая работа. Спортсмены Калиновки тренировались для будущих соревнований.