Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
Шрифт:
Кирилл слушал терпеливо и всё время думал, что хитрая бабка чего-то не договаривает. В словесном плетении её всё время, словно чёлн среди высоких волн, то возникала, то исчезала затаённая мысль, уловить которую было трудно.
— Скажите мне прямо, чего вы хотите, Анастасия Петровна? — спросил Сидоренко.
— Ничего, сыночек, ничегошеньки я от тебя не хочу и хотеть не могу…
Она положила на застеленную чистой бумагой полку свои расписанные фарфоровые чашки, покрылась тёмным шерстяным платком, хотя на улице был августовский
А у Кирилла осталась твёрдая уверенность — бабка что-то от него скрывает, прячется, плетёт свои хитрые дела. Для чего-то, видно, нужен ей он, Сидоренко.
А бабка Анастасия опять появилась дома только под утро, поспала немножко, а за завтраком уже аккуратно сидела на своём месте, наливая чай.
— Вы себе, случайно, жениха не завели, Анастасия Петровна? — попробовал пошутить Кирилл.
— Грех тебе, сыночек, про старого богобоязненного человека такое говорить, большой грех! — смиренно опустив глаза, ответила старуха. Лицо у неё было постное, но довольное, — видно, шутка была ей приятна.
После завтрака, когда всё уже было прибрано и Кирилл решил ехать на Донец, Анастасия остановила его.
— Подожди, сыночек, — ласково сказала она. — Выслушай просьбу старухи.
— Вы же говорили, что вам от меня ничего не надо?
— Вчера было не надо, а сегодня понадобился ты мне. Но это так, мелочишка небольшая. Её каждый бы для меня сделал, но я думаю тебя попросить: ты ведь мне не чужой, мы теперь с тобой как родные… Под одной крышей живём, за одним столом хлеб божий едим…
— А что за просьба?
— Простая, как бог свят, такая простая, что и сказать — одна секунда.
Старуха опустила руку в карман своей широченной чёрной юбки и вытащила толстую пачку денег.
— Смотри, сыночек, прислал мне мой племянничек с Дальнего Востока пособьице. У них там денег куры не клюют. Так у меня просьба: отнеси их в сберегательную кассу и положи на своё имя, пусть себе лежат, а когда мне надо будет, то возьмёшь и отдашь. Я тебе, как себе самой, доверяю. Разрази меня гром небесный, если я про тебя хоть раз плохо подумала!
— Много денег?
— Да нет, мелкое дело. Восемь тысяч рублей. Там у них, на Дальнем Востоке, даже поговорку сложили: «Тысяча вёрст не конец, сто рублей не деньги». Давненько он меня не вспоминал, а тут, гляди, через одного знакомого человечка переслал подарочек.
— А сами почему в сберегательную кассу не сдадите?
— Могу, сыночек, могу и я отнести, да там как начнут гадать: откуда у старухи такие деньги? Это же тебе не Дальний Восток, у нас и сотня капитал. А если ты придёшь, то с тебя и спроса нет. Все знают, знаменитый слесарь, мог и больше заработать, известно — золотые руки.
Сидоренко задумался. В существование дальневосточного племянника он, конечно, не поверил. Пришли эти деньги к бабке Анастасии тёмным путём, и она хочет сберечь их, спрятавшись за
— Иди, сыночек, и возвращайся сразу, отдашь мне книжку, а тогда и на Донец поедешь.
— Никуда я не пойду и денег ваших не возьму, — сказал Кирилл. — Тёмные это деньги. Смотрите, как бы милиция о них не узнала.
— Не тебе, сыночек, мне такие слова говорить, — с достоинством, но всё ещё ласково ответила Анастасия. — «Кто из вас без греха, пусть первый бросит в неё камень…»
— А что это значит?
— Деньги ничего не расскажут. А вот кровушка на твоей сорочке долго не смывалась. Смотри, чтоб милиция этого запаха не учуяла. Раньше, чем ближнего своего ославить, о себе подумай, сыночек.
Часто крестясь, старуха молитвенно подкатила под лоб глаза и зашептала что-то неразборчиво и гундосо.
Кирилла просто затошнило, так противна была ему в эту минуту подлая святоша.
— Это моя кровь была на рубашке, — вызывающе сказал он.
— Может, и твоя, а может, и внучка моего Ванюши Железняка, — не переставая часто и быстро крестить грудь, продолжала Анастасия Петровна. — Если я скажу, а милиция его спросит, то он уж наверное не смолчит. Не были б мои родственники такие благородные, тебе давно бы в тюрьме сидеть, сыночек.
У Сидоренко невольно сжались кулаки, и бабка заметила это.
— А убивать меня и не думай, сыночек, — продолжала она. — Ты ещё только поселился у меня, а я уже записочку написала, в конверт заклеила и отдала надёжным людям. А в той записочке чёрным по белому написано, что если найдут меня убитой или удушенной или пропаду я без вести, то знайте, что лишил меня жизни мой дорогой постоялец Кирилл Сидоренко. Так что, сыночек, чем зубами скрипеть, лучше бери деньги и иди в сберегательную кассу. А бежать не думай, милиция всё равно поймает, зачем тебе ещё лишних пять лет получать? За Ванюшино калечество тебе больше пяти лет не дадут, а вместе с кражей и все десять не пожалеют. Иди, сыночек, иди, дорогой, мы одной ниточкой связаны, а рука руку моет, и будет всё шито-крыто, и никто про твои подвиги в Калиновке сроду не дознается.
— Интересно, сколько вам лет дадут, когда все ваши дела на свет божий выйдут? — спросил Сидоренко.
— А это уж, сыночек, не твоя печаль. Каждый свою совесть сам оберегает, ты — свою, а бабушка Анастасия — свою. Иди, милый, и возвращайся скорее, ещё на поезд успеешь, на Донец поедешь, купайся, пока свободен, молод и здоров.
Кириллу казалось, что старуха взяла его за горло костлявыми пальцами: захочет — выпустит, даст подышать, а не захочет — задушит.
— Нет, — решительно сказал Кирилл, — не буду я вашими махинациями заниматься. Ясно? Давайте-ка в мире жить, — и вам и мне лучше будет. А сейчас я на Донец еду.