Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
Шрифт:
Иван чувствовал, что говорит вещи совсем ненужные и непривычные для себя. Со стороны это должно выглядеть очень смешно — этакий здоровенный слесарь, из первого механического, вдруг заговорил про острова любви. Но сдержать себя уже не мог — волна чувств несла его всё сильнее, она поднимала его всё выше, становилось страшно — не упасть бы, не сорваться бы с её высокого пенного гребня.
Любовь Максимовна тихо и удивлённо засмеялась, потом подошла ближе, протянула руку через перила, взъерошила пышные волосы Ивана. А он прижался щекой к мягкой ладони.
— Пусти, — сказала Матюшина, не отнимая руки. — И когда уж эта гроза начнётся!
Иван не слыхал её голоса. Любовь Максимовна отняла руку, коротко вздохнула.
— Иди спать, Ваня, хоть едва ли уснёшь в такую ночь. Иди спать, — повторила она.
— А вы?
— Что я? — улыбнулась женщина. — Я ещё кроссворд порешаю и тоже лягу. Какие у нас знаменитые лётчики были, не помнишь?
— Чкалов, Покрышкин, Громов, Кожедуб, — одним духом выпалил Железняк.
— Ну вот, кто-нибудь мне и пригодится. Спокойной ночи. Только дверь на балкон закрой.
Она повернулась и исчезла в тёмном четырёхугольнике, прикрыв за собою дверь. Железняк видел, как за дверью загорелся свет ночника, — это, должно быть, Любовь Максимовна уже лежит в постели и маленьким карандашиком водит по журналу, подыскивая фамилии знаменитых лётчиков или столицы европейских государств… Сколько времени так прошло? Пять минут? Час? Свег за балконной дверью погас — теперь она заснула.
Иван пошёл к себе, навзничь лёг на постель. Вспомнил, как говорил про острова, где будут стоять круглый год в цвету деревья, и ему стало неловко.
Вдруг где-то совсем близко раздался лёгкий стук. Трудно было понять, где стучат, кто стучит. Может, это сердце колотится в груди, а Ивану кажется, что это кто-то стучит в стену три раза подряд, а потом отдельно ещё один раз. Он прислушался, замер — вот он снова повторился, этот стук: трижды и ещё один раз.
Ивану казалось, что он сходит с ума. Он сорвался с кровати и стал метаться по комнате, не зная, что делать. Вот снова повторился этот стук, трижды и ещё раз. Кровать Любови Максимовны стоит около самой стены, это только она может стучать.
И, уже совсем обессиленный, он постучал: трижды и ещё один раз.
Потом наступила полная тишина. Неужели стук больше не повторится?
Он повторился. Но теперь постучали в дверь: трижды и ещё один раз. Может, он ошибся? Может, это только послышалось?
Иван открыл дверь. Любовь Максимовна в цветастом халатике стояла на пороге.
— Боюсь грозы, — нервно усмехаясь, сказала она. — И тебе ещё рано спать. Давай посидим немного вместе, поможешь мне кроссворд решить. У меня всё перепуталось. — И, видя, что у Ивана захватило дыхание, добавила: — Ты не бойся, я скоро уйду.
От уличных фонарей через окно в комнату лилось неясное сияние. Железняк хотел зажечь лампу. Матюшина остановила его:
— Не надо.
Она села на диван и не то приказала, не то попросила:
— Садись вот тут.
Осторожно, словно боясь упасть, Иван подошёл к дивану и сел, Матюшина положила ему руку на голову, растрепала волосы и засмеялась.
Ударил гром. Набравшись силы за весь вечер, он гремел, как батарея самых тяжёлых пушек, и ослепительно белые молнии перечёркивали небо. Они вспыхивали, словно яркие отсветы, в глубине тёмных, зловещих туч, пробивали их острыми, как копья, зигзагами, обвивали длинными, закрученными, яркими лентами.
Налетел ветер. Где-то застучало сорванное железо. Дверь на балкон раскрылась настежь. Матюшина вскочила с дивана, подбежала к двери. Железняк поспешил за нею.
Величавая картина ночной грозы открылась перед ними. Уже не белые, а зеленовато-синие молнии били в землю, словно небо осатанело, словно оно решило вконец испепелить землю. Гром бахнул над самой крышей, как будто пополам разорвалось огромное полотнище, и сразу хлынул сильный ливень.
Матюшина закрыла дверь на балкон и всем телом прижалась к Ивану, — она дрожала, как в лихорадке.
— Боюсь.
Иван обнял её, и она показалась ему удивительно маленькой, беззащитной и близкой. Вот так бы и стоять всю жизнь, защищая любимую от молний, от грома, от бури.
Любовь Максимовна притихла в его крепких объятиях. Она подняла лицо, и в свете молний оно показалось юноше не испуганным, а печальным. Потом неспешным и каким-то очень привычным движением она обняла Ивана обеими руками за шею и крепко поцеловала в губы.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Утром Иван проснулся от обычного басистого гудка. За окном сияло яркое июльское солнце. Любови Максимовны в комнате уже не было.
Чувствуя себя как никогда свежим и сильным, он соскочил на пол, одним рывком распахнул дверь на балкон, выглянул. Дверь соседнего балкона была плотно закрыта.
«Ещё спит», — с нежностью подумал Железняк.
Он поглядел на парк, омытый грозой, на ясное, голубое небо, на солнце, ещё не горячее, ласковое, и ему захотелось крикнуть от счастья, чтоб вся Калиновка узнала о существовании Ивана Железняка. Вот стоит он на балконе, и жизнь его полна, и Любовь Максимовна любит его, и впереди столько счастья!
Он быстро умылся и оделся. Чтобы успеть позавтракать, нужно было прийти минут за пятнадцать до работы. Иван знал, что не опоздает, у него всё было рассчитано до минуты. Выходя в коридор, он на мгновение остановился, припоминая, не забыл ли чего, но ничего вспомнить не мог. Проверил, заперт ли замок, потом взглянул на противоположную дверь, подошёл и осторожно погладил обыкновенную железную ручку — ведь её совсем недавно касалась рука Любови Максимовны… Иван быстро спустился на улицу, выбивая по лестнице весёлую чечётку, радостная энергия бушевала в его теле.