Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
Шрифт:
— Заработать всегда можно, были бы руки, — уклонился Иван от точного ответа.
— А всё-таки сколько? Да ты, сыночек, не бойся, говори по правде. Мы ведь не чужие.
Иван с удовольствием выставил бы дорогую родственницу за дверь, но заставил себя сдержаться.
— Слесарь четвёртого разряда зарабатывает четыреста пятьдесят рублей в месяц.
Бабка задумалась, погрела, охватив стакан горячего чаю, похожие на птичьи лапки руки и сказала:
— Из всей родни у нас на грешной земле только ваша семья да я остались. Живём далеко друг от друга, не по-родственному. Перееду я, деточки, к вам. Кроватку мне в кухоньке поставьте, и буду я доживать свой век с родными, борщок вам варить, а вы — за моей старостью приглядывать. А как помру, может, и наследство вам какое оставлю, кто знает, кто ведает!..
Иван представил себе в их солнечной квартире бабку Анастасию, её скучные нотации, ссылки на Священное писание, даже почувствовал запах ладана, которым пропахнут комнаты, и твёрдо сказал:
— Пейте чай, бабушка Анастасия. Мы мамино пальто хорошо помним.
— А это грех, грех старое вспоминать. Так когда же мне, сыночек, можно переезжать? На неделе или в воскресенье?
Иван на мгновение задумался: дразнит его бабка или в самом деле задумала переезжать? А с другой стороны, почему бы ей и вправду не захотеть сюда переселиться? Села бы на шею, да ещё и кнутиком погоняла. И, понимая, как много решает эта минута, Иван сказал:
— Вот что, бабушка Анастасия: если вы попробуете явиться сюда с вещами, вас никто в дом не пустит. Нам и без вас хорошо.
— Правильно, — сказала Христина. Она очень боялась, как бы брат не размяк, не поделикатничал, не уступил нахальной старухе.
Но, видно, опасения её были напрасны, Иван говорил уверенно. Теперь он отобьёт любую атаку, это ясно.
Бабка тоже хорошо это поняла.
— Сильный ты, сыночек, вырос, сильный, — криво усмехаясь, сказала она. — Только напрасно ты старую бабку обидел. Я и не собиралась к вам, только испытать хотела, чтобы узнать, как ты своей родне сердце раскрываешь, как своих ближних любишь. Бог с тобой, сыночек!
— Бросьте вы про бога! Надоело! — сказал Железняк.
Анастасия осторожно поставила на блюдечко допитый стакан, внимательно оглядела и положила в рот намазанный маслом и джемом кусочек хлеба и встала.
— Ну, будьте здоровы, любоньки мои, будьте здоровы. Я наведаюсь ещё к вам как-нибудь, наведаюсь.
Она помахала рукой, сложив пальцы щепотью, как будто борщ солила.
Иван не сразу сообразил, что Анастасия перекрестила всех на прощанье. Опять зашуршала чёрная юбка, и гостья медленно, словно ожидая, что её попросят остаться, направилась к выходу. Но никто не попросил, Христя, громко стукнув дверью, заперла её на ключ.
Иван засмеялся.
— Не бойся, не вернётся.
— Я не боюсь. А так всё-таки вернее. Не знаю, как могут быть люди такими нахальными? Жить с нею вместе… Да я куда глаза глядят убежала бы…
Христя произнесла эти слова, гневно сжимая кулаки, возмущаясь всем своим маленьким сердцем. Ей уже скоро будет четырнадцать, она выросла, стала высокая и тоненькая, как тростинка. Руки у неё большие и красные, привычные к мытью пола, ко всякой работе. И когда Христя стискивала кулак, то это был настоящий кулак, крепкий, как чугунная гирька. Наступало время, когда из девочки вырастает девушка. Лицо её становилось тоньше, выразительнее. Очень высокий лоб и большие — наверно, ещё больше, чем у Сани Громенко, — живые, блестящие глаза надолго запоминались.
— У тебя глаза, как у кошки, — сказал Иван. — Не свети ими так сильно, а то пожар наделаешь.
Христя не улыбнулась, только опустила ресницы. Пауза длилась недолго.
— Скажи, зачем она приходила? — вдруг заинтересовалась девушка.
— Во всяком случае, не для того, чтобы к нам переселяться, — ответил брат. — Это она на зуб нас хотела попробовать, узнать — решимся отказать или нет. Подразнить хотела.
— Только за этим и приходила?
— Конечно, не только за этим… ты понимаешь, Христинка, — закручивая пальцами несколько волосинок на густой брови, ответил Иван, — и я вот не могу догадаться, зачем она приходила. Вертелась она, как овца перед обухом, ходила вокруг нас и кругами и спиралями, а до самого главного так и не дошла. Это была разведка. Но что ей тут разведывать?
Распахнулась дверь, и в комнату вбежал Андрейка. Он уже совсем забыл о своей болезни, и, если бы можно было забыть о разговоре с Иваном, жизнь была бы прекрасной.
— Выиграли два — один, только что по радио передавали. Теперь наш «Шахтёр» на восьмом месте, — торжественно объявил он. — Кто это у нас был?
— Бабка Анастасия, — ответила Христина. — Хотела тебя к себе в Дружковку на постоянное жительство взять.
— Что? — Андрей вдруг побледнел и стал хватать воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. — Меня?!
— Да, тебя, — улыбнулся Иван. — Но не бойся, мы не отдадим.
И тут же неожиданно мелькнуло подозрение, волновавшее его.
— Слушай, Андрейка, — сказал он, — а бабка Галчиха — это не она, не Анастасия?
На младшего Железняка эти слова подействовали как удар. Он съёжился, притих и вдруг разрыдался.
— Что ты? Что ты? — испугался Иван.
— Если ты мне ещё раз скажешь про бабку Галчиху, я убегу из дома! Убегу! — рыдая, проговорил мальчик.
— Ладно, ладно, перестань, — успокаивал его не на шутку взволнованный Иван.
— Успокойся, — обняла брата Христя, — и хватит говорить про эту святошу.
А «святоша» в это время ехала в автобусе в Дружковку. Двадцать километров промелькнули быстро, вот уже и улочка, где стоит домик Анастасии Петровны. Шофёр любезно остановил машину — старость надо уважать. Бабка быстро сошла, крикнула шофёру: «Благослови тебя господь», — и зашагала домой.
На улице уже совсем стемнело, окна в домике Анастасии Петровны ярко светились, словно висели врезанные в густую, непроницаемую темноту донбасской ночи.
— Опять ставни не закрыл, — сердито сказала старуха, подошла к окнам, навела порядок и только тогда вошла в сени.
— Ну? — послышалось навстречу, когда Анастасия открыла дверь.
Кирилл Сидоренко лежал, растянувшись во весь рост, на бабкиной постели. В комнате вместо благостного запаха ладана и сушёных трав стоял запах крепкого табаку.
— Ты меня ещё не запряг, так и не понукай! — огрызнулась бабка Анастасия. — Опять в комнате курил? Во двор ему лень выйти. И ставни не закрыл. Лежебока!