Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
Шрифт:
Железняку нестерпимо хотелось пойти в кафе, хоть одним глазком взглянуть на свою любимую, но он не мог себе этого позволить и не позволил. Он выходил на балкон, смотрел направо — двери всегда были закрыты, и увядший букет роз лежал всё на том же месте, словно его никто не заметил.
Однажды утром они столкнулись на площадке, и, встретив вопрошающий, молящий взгляд Железняка, Матюшина резко сказала:
— Я запрещаю тебе, понимаешь, даже думать запрещаю о встрече со мной. Мы останемся друзьями, знакомыми или навсегда поссоримся, как хочешь. Но это больше никогда не повторится.
Матюшина круто повернулась и сбежала вниз по лестнице, не дав сказать Железняку ни слова, и снизу крикнула:
— Запомни это навсегда!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
У входа в парк Пушкина появилась огромная афиша: «Бокс — первенство добровольного спортивного общества «Авангард». Соревнования продлятся пять дней. Финал в субботу, 24 июля. Начало в 7 часов».
Железняк прочитал и отвернулся. Раньше эти соревнования наверняка заинтересовали бы его, а сейчас он остался равнодушным. Сердце его болело, и невозможно было успокоить эту боль. Только работа помогала ему забыться. Иван даже жалел, что смена коротка, что она не заполняет его дня целиком. Тогда он, приходя домой, сразу падал бы на кровать, засыпал мёртвым сном и не думал бы о Любови Максимовне, не вспоминал холодного, равнодушного взгляда, каким окидывает она его при случайных встречах.
В эти душные июльские вечера его невольно тянуло к книгам. Он читал о Чапаеве и Зое, об Оводе и Маресьеве, о Фоме Гордееве и Печорине, читал без системы и порядка, но восхищаясь от всего сердца. Часто Иван откладывал книгу в сторону, раздумывая над извилистыми линиями человеческих судеб. Писателю, очевидно, всё понятно, а вот в жизни всё бывает куда сложнее…
Маков постучал в дверь, но Иван не сразу понял, где это стучат. Все помыслы его были настроены только на одну волну: «Трижды и ещё раз», — а остальные звуки доходили до сознания с большим запозданием. Наконец он понял, что кто-то хочет войти, сорвался с дивана, открыл дверь.
— Привет и лучшие пожелания! — объявил с порога Маков. — Чего загрустил, добрый молодец? Почему дома сидишь?
— А что мне ещё делать? Садись.
Пётр сел, оглядел комнату. Всё кругом было натёрто и начищено так, словно хозяйничала здесь опытная женская рука.
— А сёстры твои где?
— В пионерлагере.
— Книжки читаешь?
— Читаю.
Пётр взял книжку, взглянул на обложку и бросил на диван.
— Это нами ещё в глубокой юности читано.
— А я вот сейчас читаю.
— Ясно! Культурно растёшь? — засмеялся Маков. — Я за тобой пришёл. Чего ты сидишь дома, как монашка в келье? Пойдём на стадион, там сегодня бокс, финальная встреча! Первенство области! Одевайся! Пошли! — командовал Пётр.
Иван послушался.
Да, он пойдёт на стадион. Ничего не случилось в его жизни, ничто не сломает его.
— Сейчас оденусь, — сказал он, направляясь в другую комнату.
Пётр подошёл к окну и оглядел широкую панораму завода. Солнце клонилось к горизонту. Скоро семь.
— Ты про Кирилла Сидоренко ничего не знаешь? — крикнул он Ивану.
— А где он?
— В Дружковке. Бить тебя похвалялся, ребята слышали.
— Ты пришёл предупредить меня?
— Я пришёл, чтоб с тобой вместе на бокс идти, — оторвался от окна Маков, — вот и всё. Понял?
— Понял.
— А с Кириллом что-то мы не так сделали. — Маков стал серьёзным. — Я уже думал, думал. Будто всё сделано правильно, а на сердце кошки скребут.
— Вот и я тоже думал, — сказал Железняк. — Озлобили мы парня, а объяснить, видно, не сумели…
И потеряли человека… — И, как бы испугавшись чересчур серьёзного тона, Маков запел: — «Полюбить ты меня полюбила, удержать ты меня не смогла…»
— А зачем ты поешь, когда тебе петь не хочется?
— Кто это тебе сказал?
— Сам вижу.
— Ничего ты не видишь. Ясновидец! — снова скорчил гримасу Пётр. — Я — как соловей, когда захочу, тогда и пою. Пошли на бокс!
…Белый квадрат ринга был установлен на стадионе в центре сектора, который полукругом охватывает беговая дорожка. Тут обычно отводятся места для прыжков и толкания ядра, а теперь вырос небольшой квадратный помост, и на нём на столбиках были туго натянуты, словно нарисованные, белые линии канатов. На помосте, застланном упругим войлоком и покрытом брезентом, ещё никого не было, но вокруг ринга ходили люди в халатах или тренировочных костюмах.
А на другой дуге трибуны шумел народ. Иван заметил тут людей, которых никак не ожидал встретить на стадионе. Что уж говорить обо всех калиновских ребятах, когда даже прадед Михаила Торбы и тот сидел в шестом ряду, и глаза его, красноватые, воспалённые, горели от азарта.
Алексей Михайлович сидел чуть выше, он приветливо помахал рукой, увидя Железняка.
— О, ты тоже тут? А я думала, что тебя бокс не интересует, — услыхал Иван около самого уха шёпот Сани Громенко.
Она всегда появится там, где её не ожидают!
— А ты, должно быть, уже в какого-нибудь чемпиона влюбилась? — вместо него ответил Маков. — Идём, Санька, сядем где-нибудь с нами.
— Нет, не пойду. Железняк что-то очень сердитый, Боюсь, укусит. — Она засмеялась и исчезла в толпе.
Они нашли места чуть повыше помоста ринга.
— Смотри, смотри! — толкал Ивана локтем в бок Пётр. — Смотри, вон там в зелёном халате Семён Климко.
— Кто такой?
— Ты не знаешь, кто такой Климко? Вечный позор на твою голову!
— Ну, скажи, чтобы я знал.
— Семён Климко уже месяц чемпион Луганской области. Он бьётся в среднем весе, а побеждает тяжеловесов.
Из громкоговорителя раздался голос:
— Финальная встреча боксёров лёгкого веса! Мосолов — Горловка, Перепелица — Енакиево. Судья на ринге — Богушевич. Три раунда по три минуты.
На помост быстро выскочил невысокий юноша в чёрных трусиках и белой майке. Высоко подстриженные волосы с коротким чубчиком делали лицо боксёра воинственно-задорным.
— Перепелица! — послышалось на трибунах.