Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
Шрифт:
Он сошёл с подмостков. Собрание загудело, сначала сдержанно, а потом всё громче. Больше никто не решался выступать, но в зале довольно оживлённо шли дебаты.
Слова Грингеля обсуждались горячо. Иные говорили, что новый директор просто-напросто боится ответственности и пытается свалить её на других. Но большинство предлагало уволить бывших помощников Бастерта. Злой умысел был очевиден для всех.
— У меня есть вопросы к представителям оккупационной власти, — прозвучал голос Дидермайера.
— Пожалуйста, — поднялся со своего места и подошёл к столу Чайка.
— Что сейчас делает господин Бастерт?
— Господин Бастерт занялся политической деятельностью.
— Второй вопрос: когда предположено демонтировать наш завод?
— Завод демонтирован не будет.
Оба ответа произвели большое впечатление на собрание. Нельзя было понять, почему судьба Бастерта так интересовала рабочих. Видимо, в их представлении частые аварии были неразрывно связаны с поведением прежнего директора.
Бывший сосед Грингеля по цеху, Мюллер, неожиданно громко сказал:
— Мы попросим представителей комендатуры ответить на вопросы, которые, может быть, и не имеют отношения к нашему заводу.
— Пожалуйста, — сказал Чайка.
Он уже не раз бывал на собраниях немецких рабочих, и круг их интересов был ему хорошо знаком.
— У меня будет три вопроса, — продолжал Мюллер. — Во-первых: как оккупационная власть представляет себе будущее Германии? Во-вторых: когда у нас улучшится продовольственное положение? В-третьих: когда будут отпущены из России наши военнопленные? Вот всё, что я хотел спросить.
Полковник оглядел зал. Здесь надо было отвечать совершенно точно.
— Оккупационная власть, — сказал он, — представляет себе Германию в будущем единой, демократической, миролюбивой страной. Создать такое государство — значит обеспечить мир в Европе. В нашей зоне процесс демократизации идёт быстро. Земельная реформа — лучшее тому доказательство. Вам, наверно, известно также, что в соответствии с Потсдамским соглашением мы разрешили деятельность всех демократических партий. Кроме того, скоро будет закончен разбор дел гитлеровских военных преступников. Я имею в виду не только суд в Нюрнберге, но и прочие суды по денацификации. Таким образом, для всех тружеников в советской оккупационной зоне открывается ясная перспектива, а требуется от них только одно: честно работать на благо новой, единой, миролюбивой Германии.
Такой же ясный ответ дал комендант и на второй вопрос. Улучшить продовольственное положение Германии можно, только улучшив работу и повысив производительность труда.
— Если мы с вами, — говорил полковник, — быстро укрепим экономику советской зоны, продовольственное положение, несомненно, улучшится. Для рабочих, занятых в промышленности, предусматривается дополнительное питание в виде обедов. Не за горами то время, когда столовая, где мы сейчас собрались, снова будет действовать. Что касается возвращения пленных, то план уже разработан. В ближайшие дни сроки будут объявлены в газетах.
Вопросы — самые разнообразные, а иногда и самые нелепые — сыпались со всех сторон…
Чайка посмотрел на часы. Все поняли, что собрание пора кончать, оно и без того чрезмерно затянулось.
Грингель снова появился у стола.
— Я прошу вас не забывать о моей просьбе, — сказал он. — Я очень надеюсь на вашу помощь, товарищи.
Заключительные слова директора вызвали сочувственные возгласы.
Обсуждая вечером события на заводе «Мерседес», офицеры комендатуры пришли к убеждению, что дружками бывшего директора Бастерта следует заняться серьёзно.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
О решении Эдит Гартман выступить в роли женщины-комиссара в известной советской пьесе писатель Болер узнал из берлинской газеты «Теглихе рундшау». А это — официальный орган Советской Военной Администрации в Германии. Ошибки здесь быть не могло.
Но как раз накануне радио из американской зоны сообщило, — и Болер сам это слышал, — будто в городе Дорнау актёры отказались ставить советскую пьесу. Болер, конечно, не имел никакого представления о том, что сразу же после происшествия в кабинете Зигфрида Горна Штельмахер послал условную телеграмму в Берлин, Зандеру, который, в свою очередь, не замедлил продать это сообщение корреспондентам.
Штельмахер не знал и не мог знать всего, что произошло в магистрате после его ухода. Вот почему сообщения были противоречивы и сбили старика с толку.
Писатель заинтересовался действительным положением вещей и решил во время своей обычной прогулки зайти к Эдит Гартман.
День выдался ясный. Болер с наслаждением вдыхал первые весенние запахи, хотя было ещё холодно. Он шёл не торопясь, обдумывая, как ему следует говорить с актрисой.
На площади прозвучали восемь звонких ударов. Сегодня как раз пустили часы на большой башне ратуши. Болер отметил это и про себя улыбнулся: жизнь входит в норму. Только эта норма очень уж непохожа на старую. Разве раньше кто-нибудь мог назвать нормальным такое положение, когда у человека отбирают имения и отдают их неимущим? Нет, в Германии никогда не видывали ничего подобного. Или разве это нормально, когда рабочий неожиданно становится директором завода? Нет, долго ещё не будет настоящего порядка в Германии, но и к старому уже не может быть возврата.
Эта мысль должна стать центральной в его книге. Да, старая Германия кончилась. Теперь будет новая Германия, впервые в истории стремящаяся не к войне, а к миру.
Болер вдруг спохватился. Да ведь именно об этом и говорится в газетах и радиопередачах СЕПГ!
— Но скоро нашёлся успокоительный ответ. Он всё-таки во многом не согласен с сеповцами. Конечно, провести земельную реформу следовало, но только с согласия самих помещиков.
«А разве помещики согласились бы добровольно отдать землю?» — тут же спросил Болер самого себя и из боязни окончательно запутаться оставил вопрос без ответа. В своей книге он не будет касаться таких острых проблем. Надо просто рассказать о последних событиях в Германии. Вполне достаточно!
Занятый этими размышлениями, Болер и не заметил, как очутился перед дверью Эдит Гартман. Актриса была дома. Смущение, с которым, она встретила писателя, подтвердило его опасения.
Она сразу заговорила о чудесной ранней весне, об исправленных часах на ратуше, о всяких пустяках, и писателю никак не удавалось вставить слово, чтобы перейти к цели своего визита.
Наконец в разговоре наступила пауза. Болер приподнялся в кресле и хотел было высказать своё недоумение по поводу газетной заметки, однако Эдит сумела вежливо прервать его. Она отлично понимала, что привело к ней Болера, но сейчас предпочла бы избежать расспросов.