Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
Парень преодолел отвращение, или, скорее, чувство унижения, которое вызывал в его сердце любой приказ.
Дома ему даже за веник не приходилось браться… Так то было дома, там мама, там размеренный, годами устоявшийся быт, где чистота была возведена в наивысший, чуть ли не священный принцип. И вот на тебе! И всё потому, что сочинение на свободную тему он написал с ошибками. О, будьте прокляты все сочинения на свободную тему, а вместе с ними и инструкторы типа Луки Лихобора! Ну, хорошо, нужно драить станок — будем драить.
Дело оказалось далеко не лёгким. Лука умел находить стружки в таких уголках, что было просто непонятно,
— Ты смотри, и сюда залезли, — приговаривал Лука, ловко орудуя концами и щёткой, будто выгонял из щелей назойливых тараканов.
Помогая ему, Феропонт молчал. Где-то в глубине его души закипал гнев, но на ком сорвать его, парень не знал и потому оставался внешне спокойным и снисходи-тельно-ироничным.
— Все, — сказал Лука, — теперь полный порядок.
Ученику вдруг страшно захотелось именно сейчас найти хотя бы маленькую стружечку, незамеченное пятнышко грязи, но всё сверкало чистотой. И в самом деле станок — хоть завтра на выставку. И потому пришлось невыразительно повторить:
— Теперь полный порядок. А дальше что?..
— А дальше — домой.
— И ты?
— Я? — Лука улыбнулся. — Знаешь, иногда после смены мне нравится пройтись по заводу. Понимаешь, приятно почувствовать, что ты работаешь на авиазаводе, а, скажем, не на колбасной фабрике. Там, конечно, тоже есть ремонтно-механический цех и станки мало чем отличаются от наших. Но мы же — авиация. Авиация!.. — Он повторил это слово, как ребёнок, зачарованный любимой сказкой. — Ты не хочешь пройтись со мной?
— Это входит в программу воспитания патриотического отношения к своему социалистическому предприятию?
— Такой программы нет, но представить себе весь завод в целом, а не только один его цех, по-моему, стоит. Как ты думаешь?
— А-а, — протянул Феропонт. — Тебя потянуло показать мою бороду? Это верно. Она у меня уникальная. — хитровато улыбнувшись, заявил парень. — Такие бороды увидишь только на иконах шестнадцатого столетия.
— Тем больше у тебя оснований прогуляться по заводу. Пойдём?
— Пойдём, — словно решаясь на подвиг, согласился Феропонт Тимченко. — А то и в самом деле не понять, чем отличается авиазавод от колбасной фабрики…
Они вышли из своего цеха, прошли в соседний, и ничего особенного Феропонт не увидел. Стоят рядами станки — фрезерные, токарные или расточные, и у каждого — рабочий.
Вдруг под стеклянной крышей, на ажурной ферме возник огромный, написанный белым по чёрному плакат: «Не забывай, от точности твоей работы зависит жизнь человека!» Призыв казался неуместным в этом грохочущем цехе, где обтачивали, фрезеровали кронштейны, втулки, тяги, которые ничем не напоминали о сумасшедшей скорости полётов. Чувство ответственности за деталь, сделанную твоими руками, ещё не родилось в сознании Феропонта, и потому не хотелось упустить удобного случая для иронии: подумаешь, от какого-то фасонного болтика зависит жизнь человека. Высокопарно и примитивно! Но, сам не зная почему, он промолчал.
— Здесь ещё не то, — проговорил Лука. — Авиация начинается дальше.
Они перешли через шоссе в здание, где огромной, приземистой глыбой возвышался пресс. Под давлением в десять тысяч тонн дюраль, как тесто, покорно принимал самые причудливые формы. Молоденькие девчата в синих комбинезонах с одной стороны пресса подклады-вали длинные, ослепительно серебристые листы, потом слышался приглушённый раскат грома: великан, скрытый стальными
— Сила, — одобрительно посмотрев на пресс, сказал Лихобор.
— Сила, — снисходительно, не видя в кусках блестящего дюраля ничего особенного, согласился Феропонт.
На бороду его девчата отреагировали: переглянулись, засмеялись, а именно это он любил больше всего на свете — быть в центре внимания.
— Пойдём дальше, — предложил Лука. — Всё сюда сходится. — И показал на полукилометровое, не очень высокое здание со стеклянной крышей. Они вошли, и Феропонт на минуту зажал уши: такая мощная лавина грохота обрушилась на них. Как пулемётные очереди, распарывали воздух пневматические клепальные молотки, ребята в синих очках брызгали ослепительными искрами электросварки, а рядом молчаливые девушки синтетическим клеем склеивали длинные полосы дюралюминия.
Когда самолёт в воздухе, крылья его кажутся совсем лёгкими, невесомыми. А на самом деле крыло самолёта — его самая тяжёлая часть, начинённая множеством электромоторов, механизмов управления. Даже огромные баки для горючего — и те размещаются в крыльях.
«Смешно, — подумал Лука, — уже давным-давно в турбореактивных двигателях горит обыкновенный, дешёвый керосин, а называют их по-старому — бензобаки, техника меняется быстрее слова».
Они прошли дальше и снова попали под шумный обстрел пневматических молотков. Здесь на стапелях клепали части фюзеляжа самолёта, клали по дюралю ровные, словно простроченные на швейной машинке заклёпочные герметические швы. Со стапелей крановщик поднимал огромные, чуть ли не трёхметровые в диаметре, слегка изогнутые трубы из дюралевых листов, ловко присоединяя одну к другой, и здесь впервые вырисовывалось представление о будущем самолёте: на свет появлялась огромная серебряная сигара — фюзеляж.
Собственно говоря, с него и начинается самолёт. В соседнем цехе фюзеляж впрягают, как вола в ярмо, в центроплан, ставят крылья и хвостовое оперение, и вот уже стоит готовый, пока пустой корпус самолёта на подвижных опорах, ещё какой-то нескладный, лишённый, главного — сложных механизмов, которые вдохнут в него чуткую и разумную, послушную малейшему движению руки пилота душу.
Лука Лихобор частенько хаживал по заводу, ему нравилось смотреть, наблюдать, как усилиями тысяч людей из бесформенных кусков металла рождается чудесная машина — самолёт. Вот подошла ещё одна бригада, она монтирует двигатели, которые поднимут машину в воздух, бросят её в крепкие объятия синего ветра.
Целая армия рабочих строит, сваривает, клеит, клепает, собирает самолёт, и за каждым движением умных рук, за каждой деталью следит группа контролёров.
Внимательно и дотошно, не пропуская самой малой малости, осматривают они каждый узел, каждый шов, каждую систему. Сложный организм, состоящий из тысяч деталей, должен быть безотказно надёжным, как простой молоток. Только тогда можно доверить машине самое дорогое — жизнь человека.
Лука и Феропонт стояли и смотрели, как покрашенная и отшлифованная до зеркального блеска, с номерами на фюзеляже и ярко-красными краями крыльев, праздничная и торжественная выезжала на аэродром очередная новорождённая машина.