Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
— Верно, — похвалил Горегляд, одобрительно посмотрев на Лихобора. — Ты, Лука, в самое яблочко попал.
— Не знаю, сыграет ли модель большую роль, — проговорил Валька Несвятой, в глубине души сожалея, что не он подал эту мысль, — но попробовать можно.
Это короткое соревнование мыслей и самолюбий не прошло мимо внимания Гостева. Сидел он у своего новейшего телефонного аппарата, ещё не старый, лет сорока, не больше. Волосы у начальника цеха чёрные, блестящие, зачёсанные назад. Лицо смуглое, молодое, рот полон крупных желтоватых зубов, лоб высокий, шишковатый, неровный.
— Модели ещё нет, — сказал Гостев, — но фотография есть, посмотрите. — Вынул из ящика и положил на стол, покрытый блестящей плексигласовой пластиной, небольшой лист бумаги. Все четверо, затаив дыхание, склонились над столом.
— Ничего не скажешь, отличная машина. Прошла она трудный путь испытаний, пока государственная комиссия постановила запустить её в серийное производство. Чего только не делали с нею: и разбивали, и жгли, и ломали, подвесив за края скошенных крыльев. Лука подумал об ответственности, которая ложится на плечи людей, решающих судьбу миллионов рублей и планирующих работу тысяч людей, и поёжился, как от озноба. Не хотелось бы ему быть на их месте… А может, наоборот, хотелось бы?
— Странные у тебя мысли, Лука Лихобор. Ты ведь не инженер, а простой токарь, и твоё дело — выполнять план. Положим, план без тебя — мёртвая бумага…
Лука взглянул на фотоснимок новой модели и неизвестно почему вспомнил смешной самолёт Веньки Назарова. А может, в мечте своей, пусть неловкой, технически неграмотной, Венька Назаров пошёл дальше, чем создатели этого комфортабельного современного самолёта? Хотел было поделиться своей мыслью, даже рот раскрыл, но не отважился.
— Ты хотел что-то сказать? У тебя предложение? — спросил Гостев.
— Нет, нет… По всему видно, отличная машина.
— Ты чем-то недоволен? — Острые, близко посаженные глаза начальника цеха впились в лицо Лихобора, стараясь прочитать его мысли. — Сомневаешься?
— Какие могут быть сомнения, я же не генеральный конструктор, — ответил Лука Лихобор.
— А мне нравится, очень нравится, — высказался комсомольский секретарь Валька Несвятой, — чудная будет машина. Модель в цехе нужно будет выставить, агитация должна быть наглядной.
— Будет модель, — улыбнувшись, пообещал начальник. — Но помните, наше с вами дело, товарищи, не обсуждать конструкцию, а думать, как воплотить её в металле, как лучше организовать работу по каждому участку. Спасибо. Совещание окончено.
Выйдя из кабинета начальника цеха, Лука задержался у плаката Веньки Назарова, долго смотрел на его смешной аэроплан. Именно аэроплан. Странно, слово, с которого начиналась авиация, теперь почти забыто. Ещё раз взглянул на Венькин рисунок и улыбнулся. Господи, куда этому уродцу до сверкающего красавца ОК-42.
Опять посмотрел, теперь уже разочарованно: и что он, Лука, нашёл в этой мазне? Незрелая фантазия художника-любителя… И всё-таки…
В субботу Лука, как всегда, пошёл в госпиталь к отцу. Сколько раз он переступал этот порог, не сосчитать, и всегда боль сжимала сердце. Вот сейчас на улице тёплая, майским солнцем напоенная, зелёная весна, а здесь, в госпитале, всё хмуро и сурово, даже как-то неловко, стыдно улыбнуться. Не много осталось в живых искалеченных войной героев…
Говорят, будто где-то на Ладожском, а может, на другом каком-то озере есть остров, где собраны тяжёлые инвалиды со всего Советского Союза… Каждый из них поклялся не откликаться на зов родных и друзей, не желая причинять им лишнюю боль. Так и живут они одни со своим горем, безымянные вечные герои. Их мужество ярко вспыхнуло в бою во время войны, а разгорелось жарким пламенем позже, потому что броситься на танк с гранатами, закрыть грудью амбразуру или подняться в полный рост под пулемётным огнём и повести за собой роту в атаку, наверное, легче, чем прожить жизнь до последнего вздоха вот так, как они, оставаясь человеком.
Лука вошёл в комнату, где, как всегда, несмотря на распахнутое окно, пахло дезинфекцией, взглянул на отца: его бледное, немного отёчное лицо заросло седой щетинкой, а голубые глаза сияли восторгом.
— Посмотри, какой корпус для нас отстроили! — крикнул Семён Лихобор, даже не поздоровавшись с сыном. — К Новому году переселяться будем.
На стене, на виду у всех висела большая фотография — высокий красивый дом, как сказочный дворец, сиял широкими, полными солнца окнами.
— Молодец наш главный врач, — продолжал отец. — В каждой палате повесил по такому плакату. Ты представляешь, насколько легче жить, зная, что о тебе думают, пекутся, не забыли! Этакое чудо нам отгрохали! Ты понимаешь, чудо!
— Понимаю, — глухо проговорил Лука; горло, как тисками, сжала спазма.
— Что с тобой? Ты не рад? Не веришь?
— Нет, почему же, верю. Дом и в самом деле чудесный.
— И все там будет, — отозвался лётчик. — И автоматические кровати на колёсиках с кнопками управления, это неважно, что рук нет, подбородком можно нажать кнопку… И лифты специальные… Сейчас, пока допросишься, чтобы тебя под сосны вынесли, язык устанет, а там механизмы. И парк — целых два гектара!
— Ну, может, не к Новому году, — заметил моряк, — прикинем ещё месяц-два. Подумаешь, два месяца — чепуха! Зато какая будет жизнь — палата на два человека! Вчетвером-то, конечно, тесновато, одному — с тоски пропадёшь, а с напарником — в самый раз. Каждый может себе выбрать соседа, а со временем, когда репертуар рассказов исчерпается, поменяемся местами.
— Это здорово! — сказал Лука, всматриваясь в фотографию. — Здорово!
Посмотри, какие сделаны плавные переезды с этажа на этаж. Вздумаешь поехать в гости к дружку — пожалуйста! Ты понимаешь, насколько интереснее станет жизнь? — не унимался лётчик.
— Понимаю, — с трудом выдавил из себя Лука. Вот, кажется, ко всему привык он в этом госпитале, а всё равно не может оставаться спокойным, когда люди находят радость на дне своих страданий.
— Новоселье устроим на высшем уровне, — весело планировал Семён Лихобор, — придёшь и обязательно приведёшь с собой девушку, хочу её посмотреть, какая она…
— Нет у меня девушки, — спокойно ответил Лука. — Вот чего нет, того нет.
— Нет? — удивился отец. — Двадцать семь лет, и нет девушки? Ты кто, монах, ханжа или, может, хворый?..
— Нет, я здоров, — ответил Лука и вдруг вспомнил Оксану, свою комнату, широкую тахту…
— Так почему же нет девушки? — настаивал отец.
— Была, не сошлись характерами.
— Бросила, гарбуза тебе поднесла?
— Не надо об этом, отец, — попросил Лука.
— А-а, она была замужняя, — догадался отец.