Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
— И ради этого ты пришёл на стадион?
— А что в этом удивительного? Профсоюзная работа, если подходить к ней формально, ничего не стоит. А мне хочется, чтобы она была по-настоящему интересной.
— Не представляю…
— Я тоже не представлял, но если вложить в неё немного души…
— В профсоюзную работу?
— Знаешь, Карманьола Маратовна, — сказал Лука, — работа, которую ты делаешь, не вкладывая в неё душу, не работа, а неуважение к самому себе. Жить так, по-моему, неинтересно…
— Может, ты и дворникам посоветуешь то же самое?
— Конечно, Карманьола Жоресовна, — сказал Лука.
— Перестань уродовать моё имя!
— Разве я уродую? Просто мне оно нравится. — Карманьола! От него веет тревогой и революцией…
— Стихи пишешь?
— Чего нет, того нет. Бог не дал таланта, Карманьола Дантоновна.
— Оказывается, ты кое-что помнишь из Французской революции.
— В объёме программы средней школы и романов Гюго и Франса. Не больше.
— Ну хорошо, вкладывай свою душу во что хочешь, хоть в профсоюзную работу. — Майола помахивала спортивной сумкой, её золотистые глаза насмешливо щурились. — Для своей я постараюсь найти лучшее применение.
— И правильно сделаешь, — согласился Лука и этим окончательно разозлил Майолу. Он и вправду пришёл сюда проверять работу Долбоноса! Этому несчастному «греку», по всему видно, не удастся провести своего бдительного председателя.
— Кажется, тебя ждёт блестящая карьера, — сказала она. — А мне пора тренироваться.
— Хочешь стать чемпионкой?
— А я давно чемпионка. — Майола вспыхнула, глаза её потемнели. — Разве моё имя тебе ничего не говорит — Карманьола Саможук?
Лука помолчал, стараясь припомнить: вроде бы и в самом деле попадалось в газетах.
— Что-то читал, — сказал он.
— Что-то читал, — передразнила Майола. — Эх ты! Ну, будь здоров, апостол! — Девушка сделала шаг и снова остановилась, словно приросла к месту. — И ещё, — в голосе Майолы исчезла насмешка, глаза серьёзно и внимательно смотрели на Луку, — как ты думаешь, можно всё-таки привести в госпиталь пионеров?
— Ещё не решил. Думаю.
— Когда надумаешь, скажи.
— Обязательно скажу. Спасибо.
— За что?
— За то, что думаешь о тех, кто в госпитале.
— Майола! — прозвучал над стадионом басовитый голос.
— Зовут. Ну, пока!
Она выбежала на поле, встала в шеренгу группы мастеров. Началась тренировка. Майола поймала себя на том, что всё время краешком глаза посматривает на место около барьерчика, где стоял Лука Лихобор. Пробегая, внимательно присмотрелась к группе спортсменов авиазавода. Да, далеко ещё этим куцым до настоящих зайцев! Хотя кто знает? Майола сама убедилась, как за год-два вырастали чемпионы. Всё зависит от способностей и тренера, а тренер у авиазаводцев хороший. Здесь видно твёрдую руку Луки Лихобора. А что это за тип с высокой чёрной шевелюрой подошёл к нему? Может, Иван Долбонос, который перекрестил себя в «грека Долбоноса»? И придёт же такое в голову…
Ещё один круг по стадиону… Куда же делся Лука? Неужели ушёл, даже не попрощавшись, не помахав рукой? А ты думала, он будет ждать, пока ты закончишь тренировку, чтобы встретить тебя у выхода со стадиона? Хочешь, чтобы он тебя ещё и Карманьолой Марсельезовной назвал? А ну, брось-ка думать о нём, не стоит он этого…
— Подтянись, Майола! — недовольно крикнул Загорный. — Какая-то ты вялая сегодня.
Вот видишь, уже и со стороны заметно. Ничего, она умеет брать себя в руки. А ну, покажи, как это делается!
— Молодец! — в конце тренировки похвалил её Загорный. И Майоле показалось, что он имел в виду что-то известное только ему одному. — Молодец.
Такой энергичной и сердито-деятельной Майола Саможук уже давно не была. Дома набросилась на грязную посуду, словно на заклятого врага. Всё вычистила, вымыла, перетёрла…
— Что это с тобой? — удивилась мать, когда девушка уселась в своём уголке делать маникюр.
— Ничего особенного, просто хочу раз в жизни показать соседям, какой чистой может быть коммунальная кухня.
Утром на работе, критически окинув взглядом объявление о необходимости уплатить профвзносы, вывешенное в красном уголке, сказала, ни к кому не обращаясь:
— Везёт же иным людям! Пошлёт им бог хорошего председателя месткома, и всё у них есть: и спортивные общества, и всякие кружки, поездки — что захочешь. А мы, предприятие будущего, хоть бы культпоход в театр организовали…
Повернулась и пошла из красного уголка, сопровождаемая удивлёнными взглядами подруг. Странное что-то, очень странное происходит с Майолой Саможук,
ГЛАВА ПЯТАЯ
В сорок первом цехе авиационного завода, может, только один Трофим Горегляд знал Семёна Лихобора ещё до войны. Сменились люди, пришло не одно, а целых два поколения рабочих, скоро появится третье. И понемногу сглаживалось в памяти сослуживцев имя Семёна Лихобора, сборщика самолётов, давно уже снятых с производства.
Трофим и Семён не были друзьями, знали друг друга, работали почти рядом, вот и всё. Но разве мало примеров, когда просто знакомый, даже чем-то не совсем приятный тебе человек, после войны, в первый День Победы, вдруг становился лучшим другом. Почти так сложились отношения Лихобора и Горегляда. Нет, сам мастер не часто ходки в госпиталь: ограничивался двумя-тремя свиданиями в год. Не много требуется и внимания, чтобы человек, прикованный к постели, не чувствовал себя одиноким. Поздравления на Новый год, на Первое мая, в Октябрьские праздники. Посещения делегации рабочих в День Победы. Иногда небольшой подарок, что-нибудь вкусное: «Ребята вчера на рыбалке были, смотри, каких окуньков наловили! Ешь на здоровье». Не дорог подарок, дорога память. И какими драгоценными были для Семёна Лихобора эти подарки! Они дарили самое дорогое — право жить, убеждали: не забыли тебя люди, и ты, выходит, ещё работаешь на заводе — там у тебя сын.
А Трофим Горегляд всё своё внимание сосредоточил на сыне Семёна, на Луке Лихоборе. Он видел, как неумело взялся за профсоюзную работу молодой токарь. Поначалу попробовал поручить двум рабочим, студентам-заочникам, выпуск стенгазеты, и ничего из этого не вышло. Ребята просто отказались. Лука решил вызвать их на собрание, проработать, продрать с песочком. Горегляд остановил.
— Поищи других, — сказал он. — Этим ребятам не до твоей газеты, подбери им что-нибудь поинтереснее.
— Ну, этих охламонов ничего, кроме твистов, не интересует. Я их общественно полезными людьми хотел сделать.