Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
— Так на всю жизнь и останешься недоучкой, кто тебя замуж возьмёт, — недовольным голосом говорила мать.
— Я припоминаю случай, когда один инженер-недоучка женился на девице, которая срезалась на экзаменах в университет. — Отец не боялся гнева жены.
— Но ведь я поступила на следующий год! — Мать вздыхала, с упрёком посматривая на Майолу.
— А я поступлю через пять лет, — отвечала дочь. — Очень просто: мастер спорта и солидный производственный стаж. За мной университет делегацию пришлёт. Умолять будут! И потом, мама, не беспокойся: скоро пройдёт моя спортивная слава. Приди хоть раз на тренировку, посмотри, какая молодёжь растёт…
Сказано это было серьёзно и потому в устах юной Майолы прозвучало особенно комично. Отец и мать улыбнулись. Мир был восстановлен.
— И запомните на всякий случай. — Майола тряхнула волосами, в её глазах искрились смешинки. — В нашей семье я единственный представитель рабочего, последовательно революционного класса!
— Иди-ка лучше обедать, рабочий класс, — предложила мама.
…Майола любила первую минуту своего появления на стадионе, когда все взоры невольно обращались к ней, слышался шепоток: «Саможук, Саможук». Весёлая, довольная, она охотно отвечала на улыбки, на доброе слово: приятно сознавать, что тебя любят.
Переодевшись в лёгкий тренировочный костюм, Майола менялась не только внешне. Теперь для неё на всём свете существовал только один человек — тренер Василий Семёнович Загорный.
У него была целая группа девчат, мастеров спорта, и все они относились к Загорному с обожанием. Это он сумел разглядеть у своих учениц наиболее сильную сторону их таланта. И почти каждая девушка уже побывала на пьедестале почёта, когда в её честь на стадионе гремел гимн Родины, почувствовала вкус славы… Но у многих случались и горькие минуты, когда одна ошибка, одно неточное движение лишало победы, и тогда ясный солнечный день превращался в тёмную ночь. В такие минуты проверяется характер человека, и хорошо, когда рядом чувствуешь сильное плечо друга. Загорный был таким другом.
— Великолепно бежала, — сказал он однажды Майоле, хотя она тогда пересекла линию финиша последней.
— Смеётесь? — Глаза девушки вспыхнули золотыми искрами то ли от возхмущения, то ли солнце осветило в этот момент её лицо.
— Нет, вполне серьёзно, — спокойно, даже слегка лениво ответил Загорный. — Вот увидишь, что будет через два месяца.
— Ничего не будет. — Глаза Майолы теперь стали яр-ко-жёлтыми, как у рассерженной кошки. — Я бросаю спорт!
— Так просто? — Загорный провёл ладонью по густым, с сильной проседью волосам. — Сомневаюсь.
Что увидел он тогда в стремительных, но ещё неточных движениях девушки, которая заняла последнее место в соревнованиях? Какая никому не видимая грань её возможностей или характера вдруг открылась ему, сверкнув, как алмаз?
— Спорт надо бросать, — решительно повторила она.
— Возможно, — согласился Загорный, — Во вторник тренировка в шесть.
— Я не приду.
— Придёшь.
Она пришла, ненавидя и проклиная себя за слабость, бесхарактерность, мягкотелость. Увидев её, тренер и слова не сказал: всё шло, как и должно было быть,
Но лишь теперь Майола Саможук узнала, что такое настоящая работа, когда каждый мускул, каждая жилка, казалось, стонали от усталости. Иногда ей думалось, что Загорный просто издевается над ней: такими жёсткими были его требования.
Но проходило время, и Майола убеждалась, что движения её становятся упругими, мышцы крепнут, наливаясь силой, и земля теперь пружинит под ногами, словно подталкивая вперёд.
— Я не выдержу такого каторжного труда! — пожаловалась однажды Майола.
— Выдержишь, — спокойно ответил тренер. — Вот Жене Швачко этот комплекс действительно не под силу. А ты выдержишь.
Через два месяца Майола стала чемпионкой Киева. Она пробежала стометровку за одиннадцать и шесть десятых секунды. На глазах у всех Загорный обнял её, поцеловал в обе щеки, счастливую, взволнованную и от первого большого успеха, и от неожиданной ласки. Потом отвёл в сторону и, твёрдо выговаривая каждое слово, сказал:
— Ты могла бы пробежать быстрее на две десятых. На восьмидесятом метре было три неполноценных шага. Не шаги, а вафли. Разве это бег?
Она знала, что на какую-то частичку секунды позволила себе расслабиться, уже поверив в победу. Именно потому были вялыми эти три шага,
— Простите, Василий Семёнович, — виновато проговорила девушка и по-детски добавила: — Я больше не буду.
— Хорошо. — Загорный улыбнулся. — Иди, пей свою славу. Вообще-то бежала отлично, результат международного класса.
Со дня первой победы минуло два года. Не раз за это время ступала Майола на пьедестал почёта и в Киеве, и в Москве, и за рубежом.
В тот день Майола пришла на стадион, огляделась и недовольно сжала губы. Дорожку готовили для состязания, значит, придётся идти на тренировочное поле. Беды, конечно, нет никакой, но на центральном поле бегать веселее.
Она любила свой стадион, его пологие трибуны, глубокие, казалось, бездонные пещеры выходов, крутую Черепановую гору, нависшую над стадионом, словно высокий лоб, полный тяжких дум. «Как у того парня», — подумала Майола и в эту минуту увидела Луку Лихобора. Почему он здесь очутился? Что делает на стадионе?
Лука стоял возле невысокого деревянного барьерчика и внимательно смотрел, как на другом краю поля разминалась группа каких-то новичков.
Для полного счастья ей только и недоставало, чтобы этот долговязый парень ждал её у выхода со стадиона! Может, он и стихи пишет? Майолу этим не удивишь, нет ничего скучнее самодеятельных поэтов.
— Ты как тут оказался? — строго спросила она.
Лука удивлённо посмотрел на девушку. Майола поняла, что он не сразу узнал её, и это почему-то показалось обидным.
— Рад тебя видеть, Карманьола Робеспьеровна!
— Почему ты здесь?
— Понимаешь, — серьёзно проговорил Лихобор, но в голубизне его глаз плескалась улыбка, — я теперь стал большим начальством — председателем цехкома. Вот мы и организовали всякие кружки, поездки… В том числе запланировали создать небольшую группу будущих мировых чемпионов-легкоатлетов. Староста их слесарь Долбонос… Смешно? — Лука весело рассмеялся. — Он коренной украинец, а в фамилии почему-то изменил ударение и произносит её на греческий манер — Долбонос. А так парень хороший, только трепач. Говорил мне, что на стадион ходят сорок человек, а я насчитал всего двадцать три.