Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
К токарному станку, знакомому, как собственная ладонь, Лука подошёл так, будто ему предстояло провести матч по боксу раундов на десять. Поставил дюралевую заготовку, запустил мотор, подвёл резец, и запела, заиграла серебристая стружка. Это, пожалуй, лучшее на свете ощущение — видеть, как из необработанной, бесформенной болванки волею твоих рук возникает деталь самолёта. Он, огромный, сверкающий, как большая рыба, и представить, где в нём находится вот эта «переходная тяга», которую сейчас обтачиваешь ты, Лука Лихобор, просто невозможно, но она там есть, и самолёт без этого маленького кусочка дюраля пока ещё не самолёт.
Оказывается, за работой можно не вспоминать об Оксане, спрятать поглубже мысли о ней, зажать их, как в тиски, чтобы не вырывались они на свободу…
Вот уже и звонок на перерыв. Сейчас в столовую, быстренько пообедать и — в конторку к Трофиму Семёновичу Горегляду.
— Здравствуйте, товарищ парторг, — сказал Лука, сразу подчёркивая, в каком качестве он хочет видеть Горегляда. Мастер внимательно посмотрел на парня, стараясь понять, с чем тот пожаловал к нему. Что-то случилось с ним, это ясно, но вот что именно — пока понять трудно. Может, выпил вчера больше нормы? Да нет, не похоже. Глаза у Луки трезвые, голубизна их немного потемнела, посуровела, отчего взгляд стал острым, цепким. Нет, здесь что-то другое…
— Вчера один человек сказал мне, что я не профорганизатор, а хвост собачий.
Короткие, щёточкой, усы Горегляда шевельнулись от улыбки, но губы по-прежнему были твёрдыми, неулыбчивыми.
— И ещё он сказал, будто я думаю только о том, что даёт профсоюз рабочим, и не думаю, что дают рабочие профсоюзу.
— Ты знаешь, твой вчерашний собеседник не дурак.
— Вот и я так думаю, — проговорил Лука.
Горегляд посмотрел на него: напряжённый, подтянутый, сдержанный, хотя видно, что всё это парню даётся с трудом. Нет, дружок, не в профсоюзе тут дело и не в том, что тебя обозвали хвостом собачьим. Здесь что-то иное. Горегляд не один десяток лет живёт на свете, его не обманешь.
— Я пришёл посоветоваться, — продолжал Лука, — что нужно сделать, чтобы люди не имели основания бросить мне в лицо такие слова. Это же как пощёчина!
— Тебя заботит профсоюзная работа или твоя собственная персона? — Горегляд внимательно посмотрел на Луку.
— И то и другое.
— Ну что ж, давай посоветуемся. К тебе вопрос — вон, около станка, стоит слесарь Долбонос. Что ты о нём знаешь?
— А что я о нём должен знать? Спортсекцию организовал, слесарь неплохой…
— Верно, хороший. А как он живёт? Какая у него семья? Что, кроме работы, его в жизни интересует? Почему он хороший слесарь? Как работает его спортсекция? Сколько там народа? Ты об этом хоть раз подумал?
— Честно говоря, нет. А вы сами знаете?
— Я, конечно, всего не знаю. Но кто-нибудь из членов цехового партбюро непременно знает. И всегда может мне посоветовать, если в этом будет необходимость.
— А я и сам их всех знаю, как облупленных, — сказал Лука.
— Знаешь, да только не с того бока. Знаешь весёлые шуточки о них да побасёнки, но никогда не думал всерьёз о том, что может каждый из твоих друзей дать профсоюзу и что, соответственно, можно потребовать от каждого. Тебя правильно спросили: «Что я могу дать профсоюзу?» Ответим: честный труд. Кажется, немного. Однако все ли так работают? Все ли у нас такие сознательные? Сейчас завод живёт нормальной ритмичной жизнью, восемь лет выпускаем одну модель самолёта. Всё организовано, всё предусмотрено, неожиданности исключены. Но ведь не вечно же так будет! Скоро начнём осваивать новую модель. Знаешь, что это такое? Землетрясение! Напряжение каждого рабочего до предела! Вот тогда и нужно будет знать возможности и способности каждого из нас. Тогда станет ясным, какой у нас коллектив и, конечно, какой у нас профсоюз! Для коммунистов существует железная партийная дисциплина, они авангард рабочего класса, пример сознательности, но ведь сознательность присуща в том числе и беспартийным рабочим. И руководить процессом роста этой сознательности, активности — задача профсоюза, если хочешь знать, твоя личная задача, председателя цехкома и члена партбюро.
— Я понимаю, — задумчиво проговорил Лука Лихобор. — Интересно, как я с этой работой справлюсь.
— Один в поле не воин, а гуртом, как известно, и батьку легче бить. А? Наметь план работы, посоветуйся с товарищами и каждому отведи участок работы, пусть небольшой, пусть самый маленький, но обязательно с точно определёнными обязанностями. Со временем сам увидишь, как из этих мелочей вырастет большое дело. Удивишься: откуда что взялось. Понимаешь, общественная работа должна быть приятной обязанностью, а не докучливым бременем, которое норовишь поскорее сбросить с плеч. Если человек любит спорт, не нужно поручать ему выпускать стенгазету. Если любит рисовать, пусть рисует, а не занимается организацией кружка шахматистов.
— Всё-таки это пустяки…
— Пустяки? А знаешь ли ты, что именно мелочи цементируют коллектив? Без этого цемента, без мелочей и большую работу не потянешь. Не так всё просто, как кажется. В этом мне самому не раз приходилось убеждаться. Кто тебе сказал: «А что дал профсоюзу?»
— Венька Назаров.
— И окрестил тебя собачьим хвостом? Вот и начни с него, подбери к нему ключик. Парень, видно, смекалистый.
— Значит, и по-вашему, я — хвост собачий?
— Нет, это явное преувеличение. — Горегляд весело подмигнул Луке. — Ну что ж, разговор наш не забывай, а если помощь потребуется, приходи… — И вновь посмотрел на Луку пытливо, внимательно: — Что это тебя вдруг на общественную работу потянуло?
— Да так. Много свободного времени пропадает впустую. Осенью в техникум запишусь.
— А раньше-то чем ты его занимал, своё свободное время?
— Да всякой всячиной. К общественной работе это не имеет никакого отношения.
— Ну, бывай! Да, чуть не забыл… Скоро дадим тебе ученика. Будешь молодую смену рабочего класса воспитывать.
— Из армии пришёл?
— Нет, на экзаменах в институт срезался.
— Можете, конечно, давать, но что путное из этого выйдет?
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Для Карманьолы Петровны Саможук, попросту говоря, Майолы, а ещё проще Майки, институт твёрдых сплавов представлял собой образец далёкого будущего, волей волшебника перенесённого в современность. Всё, от ворот, которые не распахивались настежь, как ворота обычных заводов, а таинственно уходили под землю, пропуская машины, до производственной тайны изготовления искусственных алмазов, которую так ревностно охраняли операторы, — всё поражало её воображение и одновременно возвышало в собственных глазах.
В понедельник она, как всегда, сидела за своим столиком, монтируя очередную буровую алмазную коронку. На столе — ничего лишнего, чистота. Микроскоп, в который можно увидеть каждую грань кристалла. В пластмассовых мисочках ворохом насыпанные алмазы, похожие на серое, запылённое пшено. Несколько блестящих пинцетов и шпателей, которыми пользуются зубные врачи, замешивая цемент для пломбы. Прямо перед Майолой графитный кружок с круглой бороздкой, похожей на глубокую траншейку. Вот и все приспособления для монтажа алмазных буровых коронок, которые в сотни раз ускоряют буровые работы скромных нефтяников и прославленных в песнях и кинокартинах геологов.