Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
— Как вы думаете, господин Шварцбах, откуда она?
— Н… н… не знаю, — ляская от страха зубами, ответил мастер.
— Её привезли с фронта или подложили здесь?
— Вагон пришёл с фронта.
— Но вы не очень владеете своими нервами, господин мастер. У вас, извините, пока ещё сухие штаны? — издевался Фальке.
— Н-н-не знаю, — снова ответил мастер.
В этот миг пленный осторожно, как ребёнка, протянул бомбу Шамраю.
Роман взглянул на чёрный, наполненный смертью корпус, на хищные стабилизаторы, на детонатор, ввинченный в темя округло-продолговатой, смахивающей на огурец головы. Брать в руки это опасное
Шамрай повёл глазами по вагону, отыскивая место, куда поставить ногу, чтобы не упасть, и вдруг от неожиданности вздрогнул. Что это он, с ума сходит? Под металлическим ломом неожиданно показалась знакомая голова с необыкновенно высоким круглым лбом. Неужели это он? Лица не было видно, но ошибиться Шамрай не мог. Не мог он ошибиться!
— Бери, что стоишь, как замороченный? — прохрипел пленный, стоя у края платформы. — Боишься?
Роман с трудом пришёл в себя, он взглянул ещё раз, но в эту минуту листы железа сдвинулись под ногой пленного, и голова с выпуклым большим лбом исчезла. Почудилось это ему или действительно было?
— Смелее, смелее, — крикнул Фальке.
Шамрай протянул руки, обхватил ими бомбу и грудью почувствовал холод смерти.
Двадцать пять килограммов не такая большая тяжесть, но лейтенант пригнулся чуть ли не к самой земле. Фальке показалось, что бомба падает, он было шарахнулся в сторону, но тут же остановился: пленный выпрямился, не упустил из рук бомбу.
— Иди к лесу! — скомандовал гестаповец.
Шамрай послушно пошёл. Нет, эта небольшая бомба теперь, казалось, весила сотни, тысячи килограммов, она тянула его к земле, как живая, норовила вырваться из рук. Качаясь, чувствуя, как с каждым шагом всё сильнее дрожат от непомерного груза колени, лейтенант шёл от вагона. Сделав шагов тридцать, он остановился, уже не в силах стронуться с места.
— Вперёд! Вперёд! — командовал Фальке.
Шамрай стоял неподвижно. Холодный пот крупными каплями катился по его лбу. Ноги подкашивались, он наклонился и осторожно положил бомбу на пожелтевшую, аккуратно скошенную траву.
— Трус чёртов, — Фальке погрозил Шамраю кулаком, затянутым в чёрную перчатку. — Дальше неси её, дальше!
Но Шамрай уже ничего не мог сделать. Он выдохся и, как подкошенный, тяжело опустился на прохладную, скупым сентябрьским солнцем освещённую землю.
Бомба лежала рядом, но уже не было силы поднять её.
Фальке осмелел. Решительным шагом, не обращая внимания на опасность, подошёл к Шамраю, толкнул его носком начищенного сапога.
— Вставай, быдло, — приказал Фальке и, когда поднялся пленный, внимательно посмотрел на бомбу.
Чья она, советская или английская? Как угодила в вагон? Лом привезли с Восточного фронта. Может, её кто-нибудь там подложил. А может…
Многовато что-то предположений… Есть над чем подумать вам, господин Фальке.
Из-за леса выскочил мотоцикл с коляской, как маленький сердитый кузнечик. В коляске двое солдат с чёрными петлицами. Сапёры. Отлично, они не заставили себя ждать.
Подошли к Фальке чуть ли не парадным шагом, отдали честь. На бомбу взглянули пренебрежительно: мелкий калибр, мол, видели не такие.
— Чья она? — спросил Фальке.
— Наша, немецкая, — пожал плечами сапёр, удивляясь неосведомлённости гестаповца.
Вот как, очень интересно! Когда же эта бомба попала в вагон с ломом? На Восточном фронте или здесь, в цехе?
— Приступайте к работе, — приказал Фальке сапёрам.
Эти парни, сразу видно по ухватке, опытные сапёры.
Ловко приладили к бомбе детонатор с фитилём, скомандовали всем отойти. Старший закурил сигарету и поджёг ею бикфордов шнур, будто дал прикурить, быстро отбежал метров на сто. Бомба оглушительно разорвалась, срезав осколками ветви ближних деревьев.
Сапёры вспрыгнули на мотоцикл и исчезли. Фальке, мастер Шварцбах и Роман Шамрай остались одни на опушке. И только тогда гестаповец спохватился — чего-то недоставало. Оглянулся удивлённо и спросил:
— А где же паровоз с вагоном?
— Не знаю, — ответил Шварцбах. — Наверное, поехал на завод. Где же ему быть?
— Когда?
— Я не заметил…
— А ты? — вопрос относился к Шамраю.
— Я не видел, — через силу ответил Роман. Ему можно было поверить: такая мертвенная бледность покрывала его лицо.
— Пошли, — скомандовал Фальке и трусцой побежал к заводу.
За воротами стояли паровоз и платформа с ломом.
— Кто дал приказ уезжать? — кинулся к машинисту Фальке.
— Не очень-то приятно стоять возле бомбы, — хмуро ответил светлоусый машинист.
— Кто-нибудь подходил к вагону?
— Нет.
— В цех! — Фальке вскочил на подножку паровоза.
Шамрай сел на старую разбитую мульду и стал смотреть, как крановщики осторожно, под контролем гестаповца, разгружали платформу. Кто-то принёс Роману кружку воды, он даже не разглядел, кто именно, кажется, сталевар Шильд. Напрягая последние силы, стараясь ничего не пропустить, смотрел Шамрай, как кран кусок за куском разбирал железный лом. Видел ли тогда он, Шамрай, голову памятника с удивительно высоким, до боли в сердце знакомым лбом или ему только показалось?
Всё, разгрузили вагон. Ничего там нет. Значит, ему показалось. Видно, от голода и слабости начинаются галлюцинации. Что же, не удивительно, недолго и с ума сойти от такой жизни.
Фальке ещё раз внимательно осмотрел пустую платформу, затянулся сигаретой и, окинув цех цепким взглядом, исчез. Ему, пожалуй, придётся здесь ещё немало поработать.
«А это что такое?» — подумал Шамрай. На другой платформе здоровенный кусок, почти вся лобовая броня тяжёлого советского танка «КВ». Они, эти огромные стальные глыбы, вооружённые хорошей пушкой и защищённые надёжной бронёй, появились ещё в начале войны. Крепости, а не машины. Жаль, маловато успели их выпустить перед войной.
Но нет на свете неодолимых крепостей. Вот и этот «КВ» угодил где-то под авиационную бомбу или башней своей встретил тяжёлый снаряд и запылал факелом чёрного смрадного дыма.
Парни-танкисты, наверное, погибли, но память о них не пропала. Перед атакой водитель машины подошёл к лобовой броне и мелом, аккуратно, не спеша, написал: «За Родину, за Сталина!» Весь экипаж собственноручно расписался под этими словами.
Разбили танк немецкие пушки, а слова «…за Сталина!» и неразборчивые, уже обгорелые подписи остались. Погибли парни, а их последняя воля живёт, и какая бы судьба потом не постигла саму надпись, эти посмертные слова вечны. Брось в мартен, замажь краской, объяви ложью, обманом, они всё равно будут жить, потому что написаны были в последнюю минуту перед атакой, когда каждый смотрит смерти в глаза, — тогда нет места лжи. Сказать неправду в такую минуту невозможно.