Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
Для Шамрая эта надпись стала приветом из далёкой, недосягаемой, как мечта, жизни. Он сидел на мульде, полной лома, закрыв глаза, весь уйдя в свои мысли.
Кто-то толкнул его в плечо. Шамрай оглянулся. Сталевар Якоб Шильд стоял рядом.
— Иди к мартену, мастер приказал, — сказал он. — Одного подручного у меня не хватает.
Шамрай хотел подняться, но пошатнулся и снова сел на мульду.
— Что с тобой?
— Ничего, просто очень устал. Бомба там была…
— Знаю, — сказал Шильд. — И всё-таки иди поскорей к мартену.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
После работы гестаповец Бертольд Фальке велел пленным остаться в цехе. Часа два они ждали, стоя перед дверьми кабинета начальника мартеновского цеха. Двери были массивные, крепкие, и до слуха Шамрая долетали не слова, а напряжённый сердитый гул — Фальке допрашивал немцев. Они входили туда по одному и выходили одуревшие, с испуганными глазами, а пленные всё стояли и стояли, ожидая своей очереди. Наконец, где-то на исходе третьего часа, после того как мастер Шварцбах чуть ли не на карачках выполз из кабинета, клетчатым платком вытирая вспотевшее лицо, приказали войти Шамраю.
Он переступил порог, закрыл за собой дверь, окинул взглядом комнату. Голые стены, деревянный стол. У одной стены полки, заставленные толстыми томами подшитых документов. На другой стене большой портрет Гитлера. На столе — чёрный телефон. Железное, покрашенное белой краской кресло.
Фальке сидел за столом, другой гестаповец стоял, подпирая стену сутулой, почти горбатой спиной.
Роман Шамрай не чувствовал за собой никакой вины, но всё-таки переступил порог со страхом. По справедливости Бертольд Фальке должен бы быть ему благодарен за то, что он отнёс бомбу. Как же! Дождёшься!
— Как тебя зовут? — спросил Фальке. Шамрай ответил. Рука эсэсовца выводила на бумаге длинные замысловатые строчки. Гестаповец владел удивительным уменьем писать, не глядя на бумагу. Глаза его, не отрываясь, смотрели в лицо Шамраю. И хотя он давно знал всё о нём, вопросы его сыпались один за другим:
— Где попал в плен?
— Когда это произошло?
— В каких лагерях перебывал?
— Сколько времени работаешь в Айсдорфе?
Роман ответил. Но беспокоил его почему-то не Фальке, а другой гестаповец, который молча стоял, подперев плечом стену.
— А теперь, — отодвигая в сторону блокнот, сказал Фальке, — расскажи, кто подложил бомбу и хотел взорвать мартен.
— Я этого не знаю.
— А если подумать?
— Я увидел бомбу, наверноег позднее всех, уже за воротами цеха.
— Откуда она взялась?
— Не знаю.
— Снимай пиджак, — приказал Фальке.
Шамрай послушно снял старый пиджак с повязкой «КС» на рукаве. Рубашки под ним не было. Только воротник от гимнастёрки с рубиновыми кубиками на петлицах.
Немец, стоявший у стены, сделал шаг и, словно фокусник, вынул откуда-то из-за спины тяжёлый плетёный хлыст.
— Если ты не скажешь, откуда взялась бомба, получишь сто горячих. Для одного человека это больше чем достаточно.
Уже столько ударов повидала худая спина Шамрая, что физическая боль его не страшила. Когда тебя начинают бить, нужно как можно скорее лишиться чувств. Это проверенное средство.
— Я ничего не знаю о бомбе. Её, видно, привезли.
— Кто привёз?
Шамраю хотелось крикнуть: «Вы прекрасно знаете, что мне ничего не известно об этой проклятой бомбе! Не дураки же вы в самом деле? Или, может, вам просто захотелось меня убить? Тогда делайте это скорее, а не тяните за душу».
Но ничего этого он не сказал. Чувство самосохранения оказалось сильнее. Он не имел права ни сердиться, ни обижаться. Пленный может только покорно сгибать спину, ложась под плети.
— Кто привёз? — шипело над ухом у Шамрая.
— Не знаю.
Ремённый витой хлыст со свистом разрезал воздух. Один раз, другой, третий. Спину обожгло огнём. Роман покачнулся.
— Хорошо, — сказал Фальке. — Ещё девяносто семь поцелуев получишь позже. Расскажи мне всё, как было.
— Я работал на шихтовом дворе, возле копра. Машинист подал команду всем выйти. Я вышел. Потом из цеха выехал паровоз и вагон. За ними вышли вы и мастер Шварцбах. Вы приказали нам влезть в вагон. Я влез и увидел бомбу.
Фальке прищурил глаза. Сильные стёкла очков делали его взгляд сосредоточенным и цепким. Потом вдруг безразлично спросил:
— Когда ты вышел за ворота, краны в цехе ещё работали?
— Не знаю, я был за воротами.
— А если лучше подумать? — опять как бы нехотя спросил Фальке.
— Не знаю, я не видел.
Это кажущееся безразличие эсэсовца насторожило Шамрая. Интересно, в чём дело?
— Так, пойдём дальше. Расскажи мне точно, что ты увидел на платформе?
— Бомбу.
— Как она лежала?
— Поперёк и чуть наискось. Прикрыта обрезками листового железа, с одного бока, и обгорелой танковой гусеницей — с другого.
— Верно. У тебя хорошая память. А теперь скажи мне, что ты ещё увидел на платформе?
Вот, оказывается, где собака зарыта! Фальке недаром задавал свои глупые вопросы. Ему нужно было подойти к этому, самому главному.
— Обыкновенный железный лом.
— У тебя хорошая память, перечисли какой.
— После того как я увидел бомбу, трудно было заметить что-нибудь другое. Кажется, там лежал обгорелый корпус танкетки, остатки чугунной решётки, штампованные обрезки железа, разрезанные автогеном бочки,
— А ещё?
— Больше ничего.
— А если подумать?
Если подумать, то перед глазами сразу появляется круглая голова памятника с выпуклым огромным лбом. Ошибиться было невозможно. Только у одного человека на свете был такой лоб.
Отлитый из чугуна, он казался ещё выразительней. Ошибиться Шамрай не мог! Гитлеровцы где-то на Украине, или, может, в Белоруссии, или даже под Сталинградом сняли с постамента памятник Ленину и привезли сюда на переплавку.
Кто-то, видно, донёс об этом Фальке. Ясно, почему так беспокоится гестаповец!