Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
Только почувствовав тепло деревянной ручки, Шамрай понял, как соскучился по работе, настоящей, пусть даже самой тяжёлой. Его дело варить сталь, рубать уголь, строить плотины! Для работы родился он на свет.
Лопата заиграла в его умелых руках. Якоб Шильд молча и внимательно смотрел, как работает Шамрай, так внимательно, будто старался до самой души пробуравить сталевара своими маленькими глазками. Потом поманил его здоровенным пальцем с жёлтым загрубелым ногтем.
Шамрай послушно подошёл.
— Сталевар?
— Да.
— Где работал?
— Суходольский завод.
— Хорошо. Иди.
И послал Шамрая вниз, на шихтовый двор, нагружать мульды. Ничего не прочитаешь на круглом, как помидор, лице этого Шильда. Что мог означать этот разговор? Выгонят лейтенанта с завода, чтобы и близко не смел подходить к мартенам, или, наоборот, поставят подручным?
На шихтовый двор загнали эшелон железного лома. Здоровенные куски разбитой брони, искалеченные пушки, обычный ржавый железный хлам, собранный на полях сражения Восточного фронта, — всё громоздилось на пульмановских длинных платформах. Аккуратный народ немцы, ничего не пропадёт напрасно в их государстве, даже на поле боя собирают лом.
Перед тем как отправить весь этот развороченный лом в мартен, его нужно разбить на мелкие части, чтобы они могли просунуться в ненасытное горло печи. Именно эту опасную и тяжёлую работу приходилось делать Шамраю. С копра, который возвышался в конце шихтового двора, на металлический лом падала тяжёлая стальная баба. Осколки разлетались во все стороны. Они ударяли в железные предохранительные загородки, иногда пробивая их насквозь. Кого же ставить на эту работу, как не пленных? Зацепит осколком, убьёт насмерть — кому его жалеть? Не ставить же вокруг копра новые загородки — и денег, и времени жалко.
Копром командовал пожилой немец с длинными, как у моржа, пожелтевшими от табака усами. Сидел в своей кабине чуть ли не под потолком и руководил погрузкой, не голосом — разве услышишь? — а жестами.
А краном управлял другой немец — катался в кабине крана вдоль шихтового двора, крюком цеплял и тянул к копру остатки разбитых танков.
Внизу, где опасно, — Шамрай и ещё трое пленных.
Один раз, другой и третий пришлось поднять и обрушить вниз тяжёлую бабу. Не поддавалась лобовая броня тяжёлого немецкого танка. Обгорела, стала чёрно-красной.
Интересно, где его подожгли? Под Москвой или на Волге? Теперь, когда пленные перемешались с немецкими рабочими, утаить ничего нельзя. Под Сталинградом идут тяжёлые бои, это всем известно.
Гремит и лютует баба. Медленно поддаётся броня. Ну раз! Ещё раз!
Сдалась всё-таки сталь. Теперь Шамраю нужно быстро собрать эти осколки и нагрузить ими мульду. Сейчас кран подаст новую порцию лома, к тому времени наковальня копра должна быть пустой.
Кран поехал в другой конец цеха, минуту задержался там, потом двинулся с места и снова остановился. Чего он тянет волынку, этот крановщик?
Снова заскрежетал кран, поехал и снова остановился.
Немец-машинист на копре застыл в своей кабине, дал сигнал «внимание». Пленные, как по команде, взглянули на него.
— Всем выйти из цеха, — приказал машинист. Сделалось почему-то тревожно. А где опасность — не видно. Голос машиниста уверенный, резкий, лицо не то чтобы злое, а немного обеспокоенное. Причину этого сразу понять трудно, раздумывать некогда. Приказано выйти из цеха. Нужно выполнять приказ.
Шамрай вышел за высокие железные ворота. Ничего не понимая, остальные пленные остановились рядом с ним. Смотри да присматривайся, держи ухо востро: любая оплошность крановщиков в конце концов, как правило, оборачивается против них, пленных. Не обнаруживая особого интереса, Роман окинул взглядом шихтовый двор, стараясь понять смысл необычного движения кранов.
Так продолжалось, наверное, с полчаса. Потом наверху, на эстакаде возле мартеновских печей, как чёрный гриб, появился картуз уполномоченного гестапо на заводе Бертольда Фальке. Сухой, высокий, как жердь, он стоял возле железных поручней и сквозь сильные стёкла очков старался не упустить ни одной мелочи, смотрел на шихтовый двор. Там, осторожно потягивая за собой один-единственный вагон, медленно двигался по рельсам маневровый паровозик. Около ворот цеха машинист остановился, почему-то тоже очень осторожно, словно вёз он полную бочку воды и страшно боялся её расплескать.
По шаткой лестнице Фальке сбежал вниз, приказав пленным влезть на платформу с невысокими бортами, где было полно лома. Паровоз тихо двинулся с места. Мастер шихтового двора Карл Шварцбах на почтительном расстоянии опасливо шагал следом. Фальке не спеша пошёл за вагоном, стараясь не очень-то к нему приближаться.
Шамрай внимательно посмотрел на груз и тихо свистнул. Противный, хорошо знакомый холодок близкой опасности стиснул сердце. Посреди платформы, словно жирный поросёнок, расположившись по-домашнему уютно на ржавом листе железа, как на подстилке, лежала небольшая, килограммов, должно быть, на двадцать пять, авиационная бомба. Кто и когда положил её в железный лом — было неизвестно, но всё равно не очень-то приятно иметь рядом с собой такую соседку.
Медленно-медленно выехали они за ворота завода. Высокий картуз Бертольда Фальке, украшенный эсэсовской кокардой, где две кости скрестились под черепом, чернел на почтительном расстоянии. За заводской оградой, у опушки леса, паровозик остановился.
«Сейчас можно было бы бежать, — подумал Шамрай. — Вот так спрыгнуть с платформы и скрыться в лесу. Фальке, конечно, будет стрелять, но попадёт ли, неизвестно. Может, и нет. И очутиться бы на свободе!»
На свободе?
И тени свободы нет в этих аккуратных, словно граблями причёсанных немецких лесах, где каждое дерево имеет свой номер. Бежать можно, зная, куда бежишь, имея товарищей, друзей, а так, наобум, — прибежишь только на виселицу.
Фальке ближе подошёл к вагону. Мастер Шварцбах то ли из почтительности, то ли от страха остановился на шаг сзади него.
— Ты, — Фальке указал на Шамрая, — прыгай на землю!
Шамрай слез с платформы.
— Ты, — гестаповец указал на другого пленного, — возьми бомбу и передай ему.
Пленный послушно наклонился над бомбой.
— Смелее! — крикнул издали Фальке.
Пленный, напрягая все свои слабые силы, взял бомбу, ступил к опущенному борту — шаг, второй — и вдруг пошатнулся. Фальке в ужасе отпрянул назад: бережёного бог бережёт, чего доброго, упадёт эта чёрная уродина! Но чтобы продемонстрировать своё полное спокойствие, гестаповец спросил: