Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
Шильд давно вызывал подозрение у Фальке. До тридцать третьего года был активным профсоюзником, теперь присмирел. Не имея никаких других доказательств, но надеясь их найти, потянув за какую-нибудь ниточку, гестаповец арестовал сталевара.
А вечером того же дня, после смены, Шамрай вышел из цеха. Солнце уже село, и тени невысоких, дубовыми лесами покрытых гор распростёрлись над Айсдорфом. До ворот завода пленные шли свободно, конвой — двое ландштурмистов, ветеранов ещё первой войны, которые недавно заменили солдат с автоматами, встречал их на шоссе. Тогда пленные выстраивались, делали перекличку и медленно шагали на окраину города в свои бараки. Когда на «Штальверке» заканчивалась смена, поток рабочих двигался к воротам, и узнать человека в этой тесной толпе молчаливых, уставших и очень похожих друг на друга этой своей усталостью людей было почти невозможно. Рядом с Шамраем, плечо в плечо шёл человек, в тёмной рабочей куртке. Осторожно дёрнул Шамрая за рукав.
— Не спеши, — тихо сказал он.
Немец. Что ему надо?
Роман медленно брёл к воротам. Немец отстал на пол-шага и теперь шёл следом, за спиной Шамрая.
— Тебе нужно немедленно бежать, — проговорил он. Где слышал Шамрай этот голос? Ещё молодой и сильный, только на этот раз чуть-чуть хрипловатый. Ну, конечно, в шахте! Тогда этот голос предлагал просто-напросто убить Шамрая. Чего же хочет теперь этот человек? Может, обыкновенная провокация? А если и здесь действует рука гестаповца Фальке?
— Чего ради я должен бежать?
— Шильд арестован. Возможно, завтра Фальке арестует и тебя.
— За что?
— Ты сам знаешь за что.
Да, Шамрай знал. Фальке много бы дал, чтобы узнать, где спрятана скульптура Ленина.
И всё-таки как поверить этому немцу? Не обман ли?
— Всем, кто знает, где он, — немец не назвал имени, но Шамрай догадался, о ком шла речь, — нужно исчезнуть. Понимаешь? Если тебя арестуют в другом месте, никому не придёт в голову спрашивать о Ленине. — Немец произнёс это имя так тихо, что Шамрай скорее угадал, чем расслышал его.
— Куда же ты предлагаешь мне бежать? — всё ещё не решаясь поверить, спросил Шамрай. — Я и пяти километров не пройду, поймают и доставят в комендатуру.
— Мы об этом подумали, — проговорил человек. — Сейчас ты выйдешь за ворота, станешь в свою колонну, отбудешь перекличку. Пройдёшь метров пятьсот и отстанешь. Это наверняка удастся.
— Допустим, — согласился Шамрай.
— Конечно, — немец говорил тихо и медленно, давая Шамраю возможность понять и хорошо запомнить смысл его слов. — В первом переулке, справа от завода, будет стоять машина, газогенераторный «оппель-блитц». Задняя стенка кузова будет открыта. С правой стороны лесенка — три ступеньки, залезешь в кузов, спрячешься за мешками и постучишь в кабину дважды по три удара.
«Пунктуальный народ немцы», — недоверчиво подумал Шамрай. И спросил:
— Куда же меня повезут?
— Как можно дальше от Айсдорфа… И от Ленина, понимаешь?
— А за Шильда ты не боишься? Он не выдаст?
— Нет, за Шильда я не боюсь, — глухо ответил рабочий. — А вот за тебя не поручусь… Когда развалится этот гитлеровский зверинец, мы поставим памятник на площади нашего города.
— Ты надеешься дожить до того дня?
— Да, мне бы хотелось. Может, и ты доживёшь, но для этого нужно исчезнуть. Ты всё понял?
— Всё. Передай товарищам — не подведу.
— Пожалуй, хорошо, что мы не оставили тебя в шахте. Глюк ауф! — по-шахтерски попрощался парень.
— Глюк ауф! — в тон ему ответил Шамрай. И хотел ещё что-то спросить, снова почувствовать его надёжное плечо рядом со своим. Но человек отстал и сразу исчез в толпе.
Всё произошло так, как и сказал этот немецкий шахтёр. После переклички конвоиры не встали, как всегда: один — в голове, другой — в хвосте колонны, а оба пошли впереди, не очень заботясь о том, убежит кто-нибудь из пленных или нет.
«Неужели договорились и с ними? — подумал Шамрай. — Похоже…»
Еле-еле плетясь, он вскоре оказался в последних рядах колонны, наклонился завязать верёвку на разорванном ботинке и незаметно отстал, растворился в сумерках апрельского вечера, будто нырнул в глубокую воду. Затемнение Айсдорф соблюдал ревниво, и темнота, как чашу, до краёв наполнила межгорье, где притулился городок.
Шамрай нашёл первый переулок справа и в темноте чуть не ударился головой о кузов грузовика. Задняя спинка была открыта, с правого бока лесенка в три ступеньки.
Чтобы убедиться, что ошибки нет, стукнул косточкой согнутого указательного пальца по кузову дважды по три раза. Где-то в кабине стук отозвался. Тогда, уже не раздумывая, полез на мешки, спрятался за ними, стукнул в железо кабины.
Кто-то вышел, закрыл заднюю стенку, убрал лесенку. Машина двинулась.
Они ехали долго, может с час, сначала по хорошей, потом по неровной, с выбоинами, дороге. Наконец остановились.
— Выходи, — сказал кто-то. Мужчина, женщина — не понять. Голос низкий, старческий.
Шамрай медленно слез на землю, чистый полевой воздух целебным потоком хлынул в его лёгкие. Где-то забрехали собаки. «Село», — подумал Шамрай.
— Иди сюда, — проговорил тот же голос. Твёрдая от мозолей ладонь взяла его за руку и повела.
Скрипнули одни двери, потом другие. Шамрай очутился в небольшой, скупо освещённой керосиновой лампой комнате. В углу стол да несколько стульев. С другой стороны два шкафа — один для одежды, другой для посуды. На стенах целая галерея семейных фотографий — сталевары, шахтёры, железнодорожник. Шамрай различил их всех по форме: у каждого — своя.
Перед Шамраем стояла древняя, высохшая старуха, злая, как растревоженная змея. Шофёр грузовика, человек с деревянным протезом вместо левой руки, вошёл вслед за Шамраем и тоже разглядывал её с интересом.
— Вот ты какой, свинячья собака, — шипела старуха. — Нет на тебя хорошей отравы, а пуля так давно по тебе плачет. Отвечай мне, ты моего мужа и сынов поубивал?
Роман Шамрай вспомнил машину, прошитую под Киевом его пулями. Солдаты сидели по четыре в ряд, дисциплинированно и ровно, будто гвоздики, вбитые в доску.