Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
— Что тогда?
— Что хочешь, — Колосов засмеялся. — Можно выйти через «Сан-маре», сделать отбивную котлету из немецкой комендатуры, вернуться снова в свой забой, нормально выйти наверх, снять номерки и лечь спать в лагере.
— Это возможно? — удивился Шамрай.
— Всё рассчитано по науке, — капитан улыбнулся.
— А чем ты будешь бить немцев? Кулаками? Где оружие?
— Будет и оружие, — капитан сказал спокойно, как говорят обычно о простом, уже решённом вопросе.
— Силён, капитан, силён, а я-то грешным делом тебя в немецкие холуи определил! — радостно засмеялся Шамрай.
Колосов тоже засмеялся и потрепал лейтенанта по плечу.
— Давай рубать.
Пневматики здесь не было, приходилось работать вручную. Но даже эта каторжная работа теперь казалась Шамраю весёлой прогулкой — такое необычное возбуждение охватило всё его существо.
Нет больше загадок. Всё стало на свои места. И он ещё чувствует у себя за ухом нежный стебелёк увядшего ландыша. Что ни говори, жизнь прекрасна!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
На преодоление последних сорока метров прохода ушли чуть ли не два месяца. Кажется, подумаешь — сорок метров, по горстке можно перебросать. А вот возьмёшься прорубаться сквозь эти сорок метров допотопным кайлом — небо с овчинку покажется…
Но за этой адовой работой стояла такая смелая цель, что каждый раз Роман Шамрай шёл на смену, как на праздник. Всё было бы хорошо, покой наконец разлился бы в душе лейтенанта, если бы не Жаклин…
Девушка его просто не замечала. Словно не Роман перед ней, а пустое место. Когда-то, казалось, её весёлые шутки и остроты, как ножом, кололи сердце Шамрая. Сейчас лейтенант полжизни отдал бы, чтобы услышать хоть одно слово, обращённое к нему. Хоть насмешку, хоть грубость — только не это равнодушие. Когда он подходил к окну аккумуляторной, Жаклин молча протягивала заряженный аккумулятор и брала следующий, чтобы передать его другому шахтёру. Её синие глаза равнодушно, холодно скользили по лицам людей.
И в самом деле, с какой стати должна обращать внимание на какого-то оборванного пленного такая чудесная девушка, как Жаклин Дюрвиль? Что, разве она не найдёт настоящего парня, красивого, хорошо одетого, вольного? С которым можно и по городу пройтись, и потанцевать, и поцеловаться.
Шамрай даже зубами скрипнул от одной этой мысли.
Да зачем ей далеко ходить? Вот он рядом, Робер Коше, молодой, ладный, хорошо выбритый. Где уж Роману с ним равняться, куда ему до него…
И всё-таки сколько ни успокаивай себя, сердце щемит, стоит только посмотреть на Жаклин.
Но это длится обычно всего лишь какое-то мгновение, пока он ещё не в шахте. Начинается работа, и нет уже у него места мыслям о Жаклин. Совсем немного осталось пройти до старых замшелых ходов «Сан-маре». Вот тогда-то настанет настоящая жизнь! Они вырвутся на волю, почувствуют свою силу, будут бороться!
Медленно, сантиметр за сантиметром, вгрызались люди в твёрдую породу.
Но всему на свете приходит конец. Однажды Гиви Джапаридзе пришёл в лаву к Шамраю, минуту помолчал, посмотрел, как ловко, умело отваливает отбойным молотком куски угля лейтенант. Потом сказал;
— Пробились.
Шамрай так ждал этого слова, что, услышав, сразу не понял:
— Куда пробились?
— В «Сан-маре».
— И туда можно уже пойти?
— Нет, Колосов запретил.
— А кто он такой, чтобы запрещать? — вспылил Шамрай.
— Он — командир.
Это полузабытое слово прозвучало как-то особенно торжественно впервые за долгие месяцы плена. И Шамрай понял, что именно в тот миг, когда упал последний кусок породы и потянуло гнилым затхлым ветерком из заброшенных штреков «Сан-маре», всё изменилось в жизни узников. Нет, они теперь больше не пленные. Они вновь стали бойцами! Пусть ещё не сформировавшегося подразделения, пусть ещё без своего названия, но всё-таки частью той большой и могучей силы, которая называется армией. Кто-кто, а Шамрай знал, как страшно для воина потерять своё подразделение, остаться без командира. И вот теперь наконец у них есть человек, которому можно и нужно верить и подчиняться. Он может, если потребуется, послать тебя на смерть, но и в случае чего вырвет тебя из когтей безносой, потому что он — командир. И этим сказано всё.
— Что же будет дальше?
— Ещё не знаю, только теперь мы не пленные,
— А кто же?
— Партизаны. — У Джапаридзе глаза сверкнули от волнения.
— Теперь мы можем выйти на поверхность, и никто не остановит нас, не запретит.
— А оружие?
— Оружие? Конечно, нам не преподнесут его на тарелочке с голубой каёмочкой. Придётся добывать самим.
— Твоя правда. Послушай, — Шамрай понизил голос до шёпота, — как ты думаешь, Скорик знает что-нибудь о нашей работе? Может, догадывается?
— Нет, — категорически возразил Гиви. — А почему ты спросил?
— Он сволочь и предатель. Ненавижу… Такие твари не должны поганить землю. Прежде всего его надо ликвидировать, я придушу его, как гадину…
— Подожди, — сказал Гиви. — Решать будет командир.
Они нетерпеливо ждали активных действий, а дни словно нарочно тянулись нудно, и ничто не менялось в их жизни, будто и не было этой блаженной минуты, давшей им возможность выйти на свободу через старые штреки «Сан-маре».
— Чего мы ждём? — в который раз спрашивал капитана Шамрай. — Когда выйдем?
— Зачем? Прогуляться захотелось? — в свою очередь, спросил Колосов.
— Бить гитлеровцев.
— Чем? Кулаками?
— Я уже сказал. Мы добудем оружие.
— Подожди. Выдержка — великое дело. Французские товарищи тоже не сидят сложа руки.
— Когда же это наконец будет?
— Скоро. И потом, Шамрай, думать надо не только об оружии. Людей надо верных отбирать.
— И это правда, чёрт подери.
И снова приходилось рубать уголь. Теперь работа стала легче: в лаве трудилась вся смена.
— Берегите силы, ребята, они нам пригодятся, — просил Колосов. — Наша забота — норма. Сделаем, взятки гладки.
— Осточертело всё, — Шамрай со злостью бросил отбойный молоток. — Работаешь и работаешь… А на кого? Ведь на Гитлера! Подумать только.
— Ничего, Шамрай. Подними-ка молоток, — пробасил Колосов. — Так надо. И не устраивай истерии. Недолго осталось ждать. А работать придётся, и даже за двоих… — Подмигнул хитро капитан. — На Гитлера… А как же?
И вот однажды вечером после переклички капитан сказал: