Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
— Сволочь, — сквозь зубы процедил Шамрай.
Но Скорик вроде и не услышал этого. Окинув весёлыми глазами колонну, продолжал:
— Но есть ещё на свете подлые люди, которые не постигли значения великой идеи нашего дорогого фюрера и стараются задержать светлый день победы. Проводят взрывы, диверсии, преступные акты саботажа. Конечно, в нашей среде нет таких, они есть там, — Скорик махнул плёткой в сторону проволочного забора, — за пределами нашего лагеря, в городе, — это французы, лягушатники! Они духовно и физически ниже нас с вами, но вообразили
«Ишь ты, запел Лазаря, — подумал Шамрай. — Видно, у них там, под Курском, плохи дела. Напрасно заливаешься соловьём, голубчик, многих в карательные отряды теперь не заманишь. Дураков мало. Нас верёвочкой не запугаешь. Недавний взрыв в Картуше — вот наше оправдание перед Родиной. Нет, предательством мы не запятнали своё сердце».
— Я спрашиваю, кто хочет записаться в мой отряд? Приличное обмундирование и хорошие харчи ждут вас. Слушай мою команду! — Скорик повысил голос. — Добровольцам выйти вперёд. Шагом марш!
«Чёрта с два, держи карман шире! Выйдут к тебе, дожидайся. Хоть локти кусай с досады», — злорадно подумал Шамрай и тут же почувствовал, как у него холодеет под сердцем: шеренги пришли в движение, и одиннадцать человек, — Шамрай лихорадочно пересчитал их, — одиннадцать пленных, ни минуты не раздумывая, вышли из строя, стали перед Скориком.
— Молодцы! Кто ещё? — спросил блоклейтер.
Ещё один пленный присоединился к группе.
— Хорошенько подумайте! — настаивал Скорик.
Молчание. Роман смотрел и не верил своим глазам.
Неужели эти двенадцать не понимают, как близка победа? Неужели теперь, переживя самое трудное, они решились на позор и предательство?
Ничего не понять. Ну на кой хрен сдался им этот отряд, что они там не видели? Ведь верная смерть, если не от пули французских партизан, то после разгрома гитлеровцев просто петля. Предатель ни в ком не сыщет жалости, а тем более сочувствия. Даже хозяева относятся к ним с презрением…
На что рассчитывают эти двенадцать? На что надеются? Правда, они всегда стояли в стороне от Колосова, в шахте не работали, дороги ремонтировали, о первом выходе боевой группы, конечно, ничего не знали.
Да, конспирация надёжная, можно быть спокойным. И всё-таки хотелось крикнуть: «Ребята, опомнитесь!»
Взглянул на Колосова. Стоит, глаза потупил в землю, лицо окаменело, будто ему всё равно, уйдут ли сейчас эти двенадцать человек или останутся в строю.
Что делать?
Ничего. Взять себя в руки. Нужно брать пример с командира. У него учиться выдержке.
— Прекрасно! — захлёбываясь от восторга, воскликнул Скорик и, обратясь к двенадцати, сказал: — Поздравляю вас с вступлением в мой отряд. Для вас начинается другая жизнь. И в своём поступке вы никогда не раскаетесь.
Что это: вроде в его словах проскользнула насмешка какая-то, ирония или намёк, а может, _это только показалось?
Нет, конечно, показалось. Вот снова гремит самодовольный бас Скорика, он обращается к угрюмо застывшим в строю пленным:
— А вы, близорукие глупцы, ещё не раз вспомните эту минуту, когда у вас не хватило смелости сделать шаг вперёд, стать рядом с будущими героями. Пожалеете, да поздно будет. Всё! Я вас покидаю. Господин комендант назначил нового блоклейтера…
«Этой минуты и ждёт Колосов», — подумал Шамрай. Но в ушах неожиданно прозвучало:
— Пленный Гиви Джапаридзе! Три шага вперёд! Кругом!
Гиви вышел, остановился, повернулся кругом. На лице ни тени удивления.
— Вот вам новый руководитель и начальник! — крикнул Скорик. — Слушайтесь его, как слушались меня, и всё будет хорошо, А меня не поминайте лихом.
Потом, подойдя к капитану Лаузе, он доложил:
— Новый блоклейтер назначен. Ядро отряда сформировано. Какие будут ваши распоряжения?
— Пусть идут в барак, — приказал капитан. Повернул ся и, тяжело ступая, поплёлся к себе. Мозг его сверлила только одна мысль:
«Неужели я неполноценный немец? Разве действительно у нас так скверны дела, что я мог подумать о возможном поражении Германии. Боже мой, что же делать?»
Этот последний вопрос ставил теперь перед собой не один капитан Лаузе. Миллионы людей, которых разметала война, пленные и свободные, удачливые и несчастные, здоровые и раненые спрашивали себя: «Что делать?» И горько раскаивались, если оказывалось, что в этой смертельной игре они поставили не на ту карту, и радовались, когда находили ясный и точный ответ.
Роман Шамрай принадлежал к этим счастливцам. Он знал, что ему делать.
Уже окончилось лето, началась чудесная французская осень. Мягкая, нежная, грустная… Пока ещё осторожно, робко проглянули сквозь густую зелень садов кроваво-красные и огненно-жёлтые листья. Длиннее стали ночи, холоднее влажное дыхание недалёкого отсюда океана.
А на шахте «Капуцын», как раньше, смена за сменой, утром и вечером, спускались в забой, только теперь возле клети вместо Скорика рядом с Колосовым и Дюрвилем, пересчитывая пленных, стоял важный Гиви Джапаридзе.
Одно хорошо, что блоклейтером теперь стал наш человек.
Дни катились за днями и стал стираться в памяти отчаянно смелый налёт на Картуш. Может, больше не повторятся те прекрасные минуты, когда они были настоящими людьми? Шамрай попробовал заговорить об этом с Колосовым и получил странный ответ:
— Подожди, пока ещё не уварилась юшка…
Капитан больше не прибавил ни слова, и Шамрай набрался терпения, ожидая, когда же наконец сварится эта проклятая юшка. Видно, огонь под казанком был слабоват, потому что прошло немало дней, прежде чем Колосов перед спуском в шахту сказал: