Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
Я ломал себе голову и никак не мог понять, почему же в таком случае именно меня попросили ехать сюда? Может быть, чтобы мне было не так обидно, что Фаль кенберга позвали в гостиную и попросили спеть? Но как они не понимают, что я в скором времени закончу ра боту над своим изобретением и милость их мне не нужна?
Я молчал, хмурился и был недоволен собой; на кухне, когда я ужинал, Олина долго благодарила меня за водопровод, потом я пошел присмотреть за лошадьми. А ко гда стемнело, я взял одеяло и отправился на сеновал...
Я проснулся от
– Зачем ты лег здесь, ведь так можно простудить ся насмерть, - сказала жена пастора.
– Пойдем, я уложу тебя в доме.
Мы начали спорить, потому что я не хотел идти в дом, и заставил ее сесть рядом со мной. Эта женщина была полна страсти, а может быть, она просто была дитя природы. В ней звучала чудесная мелодия, и я за кружился в вихре этой музыки.
XXIV
С утра я был настроен уже не так мрачно, поостыл, успокоился и стал рассуждать здраво. Конечно, для моего блага лучше было и не уходить отсюда, наняться к пастору в работники, стать первым среди равных.
Ведь я уже успел привыкнуть к тихой деревенской жизни.
Фру Фалькенберг стояла посреди двора. Золотоволосая, с непокрытой головой, она была высокая и стройная, как колонна.
Я пожелал ей доброго утра.
– Доброе утро, - ответила она и, легко ступая, подошла ко мне. Понизив голос, она сказала: - Вчера вечером я очень хотела поглядеть, как вас устроили на ночлег, но мне нельзя было выйти. Впрочем, выйти было можно, только... Вы ведь легли на сеновале?
Я слушал ее, как во сне, и не в силах был от ветить.
– Что же вы молчите?
– Спал ли я на сеновале? Да.
– Вот как? И хорошо ли вам спалось?
– Да.
– Так. Ну что ж. Сегодня мы едем домой.
Она повернулась и пошла прочь, покраснев до кор ней волос...
Прибежал Харальд и попросил меня сделать ему змей.
– Ладно, так и быть, - сказал я, стараясь совла дать с собой.
– Сделаю тебе большой-пребольшой змей, он взлетит к самым облакам. Непременно сделаю.
Мы с Харальдом мастерили змей часа два, этот славный мальчик старался от души, а я думал совсем о другом. Мы сплели из бечевки длинный хвост, привязали его к змею да еще приклеили для прочности; фрекен Элисабет два раза подходила к нам и смотрела, как мы справляемся с делом, вид у нее был уже не такой свежий и оживленный, как раньше, но меня это не трогало, я ее будто и не замечал.
Но вот мне велено запрягать. И хотя нужно поторапливаться, потому что дорога предстоит дальняя, все же я посылаю Харальда с просьбой повременить полчаса. Мы трудимся в поте лица, и наконец все готово. Завтра, когда клей подсохнет, Харальд запустит змей и будет провожать его взглядом, и в его душе всколыхнется такое же неведомое волнение, какое сейчас вско лыхнулось во мне.
Лошади запряжены.
Фру
Пастор и его жена узнали меня, они отвечают на мой поклон и говорят мне несколько любезных слов; но они даже не обмолвились о том, что хотели взять меня в работники. Голубоглазая пасторша стоит и лу каво поглядывает на меня искоса, будто накануне она меня и в глаза не видела.
Фрекен Элисабет приносит корзинку с припасами и помогает своей подруге усесться поудобнее.
– Может быть, все-таки дать тебе еще что-нибудь теплое?
– спрашивает она в который уж раз.
– Нет, спасибо, я не озябну. До свиданья, до сви данья!
– Будьте таким же молодцом, как вчера, - говорит фрекен и кивает мне на прощание.
Мы трогаемся.
День стоит сырой и холодный, я сразу вижу, что фру Фалькенберг плохо укутана и ей холодно.
Мы едем час за часом, лошади, чувствуя, что мы возвращаемся домой, сами бегут рысью, я держу вож жи, и руки мои стынут без рукавиц. Завидев домик неподалеку от дороги, хозяйка стучит в стекло и гово рит, что время обедать. Она выходит из коляски, вся посиневшая от холода.
– Пообедаем в этом домике, - говорит она.
– Как управитесь с лошадьми, приходите туда, да не забудьте прихватить корзинку.
И она поднимается по косогору.
«Она решила обедать у чужих людей, потому что за мерзла, - думаю я.
– Ведь не меня же она в самом деле боится...» Я привязал лошадей и задал им корму; по хоже было, что пойдет снег, поэтому я накрыл их кус ком промасленного холста, похлопал по крупам и, за хватив корзинку, пошел к домику.
Старушка, хлопотавшая над кофейником, подняла голову, пригласила нас войти и снова занялась своим делом. Фру Фалькенберг распаковала корзинку и ска зала, не глядя на меня:
– Ну как, уделить вам кусочек и сегодня?
– Да, спасибо большое.
Мы едим молча. Я сижу на скамеечке у двери, по ставив тарелку подле себя; а фру Фалькенберг устро илась у стола, она не отрываясь смотрит в окно и почти ничего не ест. Время от времени она перебрасывается словом со старухой и поглядывает, не опустела ли моя тарелка. В домике тесно, от меня до окна не больше двух шагов, и мы сидим все равно что рядом.
Кофе готов, но на моей скамеечке нет места для чашки, и я держу ее в руке. Вдруг фру Фалькенберг поворачивается ко мне и говорит, не поднимая глаз:
– За столом есть место.
Я слышу, как громко колотится мое сердце, и бор мочу:
– Спасибо, мне и здесь удобно... Я уж лучше...
Сомнений нет - она взволнована, опасается, как бы я чего-нибудь не сказал или не сделал; тотчас она сно ва отворачивается, но я вижу, как бурно вздымается ее грудь. «Не бойся, - думаю я, - скорей я откушу себе язык, чем скажу хоть слово!»