Избранные произведения в двух томах. Том 1
Шрифт:
И вот в один прекрасный день влетаю я в двери, на ходу говорю старушке «здрасьте», разгоняюсь к лестнице, как вдруг Полина Романовна окликает меня:
— Женя.
— Что?
— Тебе почта.
— Какая почта?
— Письма. Три письма.
Я возвращаюсь в некотором недоумении к столику. Смотрю — действительно, на столике лежат три письма, и все мне. Так и написано: «Прохорову Жене». Я, конечно, сразу же начинаю соображать, чьи это такие веселые шутки? Будто я не знаю нашего брата… Однако на конвертах налеплены настоящие марки, сверх того отштемпелеваны по всем правилам.
Вот это да. Сроду я не получал никаких писем и, откровенно говоря, не больно в них нуждался. И на тебе — сразу три.
Все же меня не покидало подозрение, что это шутки нашенских. Вскроешь конверт, а там и пусто. Либо череп с костями. Или еще что.
Поэтому на уроке я не стал распечатывать
Привожу их целиком и полностью. Они у меня до сих пор хранятся.
Первое письмо.
Дорогой Женя!
С большой радостью следим мы за твоими успехами. Недавно Роза Михайловна сказала, что по радио передавали песню в твоем исполнении. Никто из нас, к сожалению, не слышал этой передачи. Тогда мы послали коллективное письмо в Комитет радиовещания с просьбой еще раз исполнить эту песню. Нам сообщили, что заявка будет удовлетворена семнадцатого в 10.30. К этому времени все собрались в зале, включили репродуктор. Наконец диктор объявляет: «А сейчас по просьбе ребят из Липецкого дошкольного детского дома будет исполнена «Песня-пеленг». Ее поет воспитанник этого детдома Женя Прохоров». Мы все затаив дыхание слушали тебя, дорогой Женечка. Потом долго аплодировали. У нас теперь все дети новенькие, ты никого не знаешь, но они теперь тебя знают и очень гордятся тобой.
Мы надеемся, что когда ты станешь настоящим артистом, то приедешь к нам, в свой родной коллектив.
Будь здоров, учись хорошо.
Передай, пожалуйста, мой привет и сердечную благодарность Владимиру Константиновичу.
Твоя Вера Ивановна.
P. S. Большой привет тебе от Розы Михайловны. Сейчас она разучивает с ребятами «Песню-пеленг».
Второе письмо.
Здравствуй, Женя!
Пишет тебе из Липецка Тиунова Саша. Ты меня, наверное, не помнишь — мы были вместе в детдоме, в одной группе. Но я тебя хорошо помню, хотя уже прошло так много лет.
Теперь я учусь в шестом классе, в школе-интернате.
У нас иногда бывают вечера, мы выступаем, потом танцуем под радиолу. Но пластинок у нас мало, поэтому приходится танцевать под что попало. И вот вчера принесли новую пластинку, мы ее завели, и я пошла танцевать с Зиной Гвоздевой (помнишь, она тоже была в нашей группе?).
Вдруг я слышу, что голос на пластинке какой-то очень знакомый, а чей — никак не угадаю. Когда музыка кончилась, я подошла к радиоле, взяла эту пластинку, посмотрела — и она у меня чуть из рук не упала. Оказалось, что это поешь ты. Я опять ее завела, хотя некоторые начали возражать. Они ведь даже не поверили, кроме Зины Гвоздевой, что мы тебя с детства лично знаем. И до сих пор никто не верит!
Женя, если ты можешь и если у тебя остается время от учебы и концертов, то напиши, пожалуйста, мне или Гвоздевой Зине хотя бы два слова, чтобы наши девочки не думали, будто мы нагло врем.
А если хочешь, то давай вообще будем с тобой переписываться.
Я, между прочим, тоже иногда пою на вечерах, но это просто так — художественная самодеятельность. Надо же кому-нибудь выступать.
До свиданья.
Твоя бывшая знакомая Тиунова Саша.
Третье письмо.
Женька!
Это я. Как ты поживаешь? Я поживаю нормально. Только ты никому пока не говори. Я нарочно не пишу на конверте обратный адрес, чтобы никто не узнал. Я даже тебе не могу сообщить, чтобы не подвести людей. В общем, я теперь живу в одном месте и работаю в зверосовхозе, кем — не важно. Мы выращиваем норок всевозможного цвета, они очень красивые, только жалко, что их потом продают за границу за иностранные деньги, будто свои хуже.
Женька, насчет меня ведется розыск. Это В. К. старается. Из милиции уже поступил запрос. Но его здесь нарочно маринуют, потому что через месяц мне исполнится шестнадцать лет, и тогда меня никто не может заставить вернуться обратно. Я сам, когда надо, напишу В. К., чтобы он выслал сюда мои документы и справку для получения паспорта.
Люди тут хорошие, они все понимают. Женька, у меня уже есть своя собака, зырянская лайка, зовут Пон, что по-здешнему и значит «собака».
Пока ты мне не отвечай, я нарочно не даю адрес. Вот когда будет паспорт, я сообщу тебе точные координаты.
А ты еще поешь? Ну, попой.
Счастливо.
К. Б.
Часть третья
— Ви-итька!.. Витюха, давай! Жми-и…
Я орал, как дурной, вместо со всеми, вскочив со скамьи. А зачем, спрашивается?
Во-первых, он не мог ничего услышать, хотя и плыл без шлема: когда человек плывет кролем, голова у него все время под водой, а в те короткие мгновенья, когда он, вывернув набок рот, хватает воздух, уши все равно полны воды.
Во-вторых, когда человеку остается до финиша пятьдесят метров, а позади уже три четверти дистанции, то, надо полагать, у него отключено за ненадобностью все, кроме мышц и сердца, — некогда тут ни смотреть, ни слушать.
А в-третьих, подгонять этого человека было просто незачем: у него не оставалось соперников. Еще на старте Витюха сразу же на целый корпус опередил остальных, потом с каждой секундой разрыв увеличивался, и сейчас, когда Витюха шел по последней прямой, те, другие, еще сверкали пятками, отталкиваясь на повороте от стенки…
Но мы кричали, не умолкая, благо природа наделила нас добрыми глотками, размахивали руками.
Потому что это был наш Витюха, из нашего училища, из нашего восьмого класса — Витюха Титаренко.
Он победил.
Один за другим, щелкнув своими хронометрами, выпрямлялись судьи у дорожек. Потом они все отошли к судейскому столу, оживленно переговариваясь.
А Витюха еще, как положено, «откупывался», переводил дух. Соперники, ныряя под пенопластовые граничные канаты, подплывали к нему и тут же, в воде, жали руку, обнимали, похлопывали по плечу, демонстрируя спортивное благородство: вот ведь и это умеют уже…
— Победу одержал Виктор Титаренко, «Буревестник», — возвестил диктор. — Его время на дистанции — две минуты четыре секунды. — Диктор помолчал в нерешительности и добавил: — Титаренко выполнил норму мастера спорта. — Еще помолчал, совсем уж, видно, растерявшись и опасаясь высказать дальнейшее, однако пришлось: — Виктор Титаренко установил всесоюзный рекорд.
Батюшки, что тут началось на трибунах! Теперь уже не только мы, Витькины однокашники, но и все остальные, нам незнакомые, может быть, даже чужие болельщики — все заорали, захлопали, затопали: шуточное ли дело — в пятнадцать лет установить рекорд, получить на грудь заветный квадратик «Мастер спорта». В пятнадцать лет!
Сияющий тренер накинул Витьке на плечи халат, повел его в раздевалку.
— Идем? — спросил взволнованный. Гошка. — Поздравим.
— Там народу небось… — усомнился я.
— Ну и что?
— А вдруг не пустят?
— Пустят. Ведь наш парень. Идешь?
— Я после. Дома.
— Как знаешь…
Исчезая, Гошка Вяземский метнул насмешливый взгляд на нас обоих. На меня и на Майку. Мы сидели с ней рядом на скамейке водного стадиона в Лужниках.
Вообще-то Майка пришла сюда не со мной, а с братом. Но мы заранее сговорились с ней, что она придет. Да, мы честно болели за Витюху Титаренко и от души радовались его триумфу. Для нас, однако, была важнее сама эта встреча.
Только что миновало лето. Училище наше вывозили в пионерлагерь, на Протву. А Майка уезжала с родителями в Крым, потом куда-то на Валдай — тоже не близко. Почти три месяца мы не виделись с Майкой. И это уже было наше второе лето врозь. Откровенно говоря, первое лето после того, как мы подружились, я перенес довольно безмятежно. Купался, удил рыбу, ходил по грибы, наслаждался ничегонеделаньем. Временами даже забывал о Майке.
Но вот это, нынешнее, лето было уже другим. Оно тянулось невыносимо долго. К тому же лили беспрестанные дожди. Я почитывал всякие книжки, бренчал от скуки на рояле. И проклинал себя за то, что сам строжайше наказал Майке не писать мне писем: я боялся, что кому-нибудь они вдруг попадутся в руки, тогда — хоть утопись…