Избранные произведения в двух томах. Том 2
Шрифт:
Для каждого из них, даже самого молодого — Мити Девяткова, это была уже не первая по счету скважина. И всем им по личному опыту было известно, как это происходит и выглядит.
Пыхтит, качает и качает компрессор, все течет и течет из трубы мутноватая жидкость, похожая на весеннюю, размывшую глинистый берег воду…
И вдруг выскочит, выскользнет вместе с водой маслянистая черная пленочка, а за ней другая и еще сразу две. Они похожи на змеек, но нет, это никакие, тьфу, не змейки — это первые ласточки!
Потом,
Нефть идет! Скважина фонтанирует. Вот она — победа, удача, счастье разведчика…
Теперь только успевай сладить с задвижками, чтобы укротить этот фонтан, чтобы до поры до времени не расходовать зря земное добро.
Да. И хоть первую в жизни скважину ты буришь, хоть десятую, хоть тридцатую, — никогда не суметь тебе остаться спокойным в этот решающий час испытания.
Вот как оно бывает…
Иван Еремеев, отогнув рукав брезентовой робы, взглянул на часы.
Посмотрел на часы и Платон Андреевич.
И секретарь райкома Егор Алексеевич Терентьев тоже посмотрел на свои часы…
Но ему-то зачем? Может, просто захотелось узнать, сколько натикало, который час?
Ведь ему не понять было, зачем смотрят на свои часы главный геолог Хохлов и буровой мастер Еремеев. Он не мог понимать того, что понимали они.
Из отводной трубы по-прежнему лился глинистый раствор.
Но он не темнел, хотя по расчету времени все два с половиной километра столба уже должны были выйти на-гора.
Может быть, вот сейчас он начнет темнеть? Еще через несколько секунд? Через минуту?..
Но струя наоборот становилась все светлее, все прозрачней и чище.
Это шел уже не глинистый раствор.
Это шла вода. Пластовая вода.
Вода…
А они все стояли, как завороженные, не отрывая глаз от разинутого жерла, еще на что-то надеясь. Или уже ни на что не надеясь — а просто окаменев, не желая думать, не желая верить, не желая отдать себе отчета в том, что было уже ясно.
Терентьев оборотился к Платону Андреевичу. На лице его была тревога. Не то чтобы он уже догадался обо всем, но он инстинктивно почувствовал неладное, уловил смысл этого гробового молчания вокруг, эту всеобщую онемелость и неподвижность.
— А… — начал он, видимо собираясь о чем-то спросить. Но так и не спросил.
Платон Андреевич Хохлов круто повернулся и зашагал прочь. К машине.
Походка его, как обычно, была размашиста и тверда. Голова величаво вскинута. И никто не мог заметить, как бледен его лоб и как незрячи глаза.
— До свидания, — сказала Нина Викторовна Ляшук стоящим рядом людям. Она прощалась сама, но, вероятно, она еще сочла необходимым сделать это и от имени своего коллеги. Заторопилась ему вслед.
Егор Алексеевич Терентьев, постояв еще минуту на месте, начал молча пожимать руки остающимся здесь товарищам. Ивану Еремееву, Густаву Ланкявичюсу, Мите Девяткову — всем, кого он знал, всей буровой бригаде.
Потом направился к каротажникам. Теперь к ним уже можно было подойти. Красные флажки убрали. Он им тоже крепко пожал руки.
Дверцы «Победы» захлопнулись. Машина тронулась.
Детвора, до сих пор как стая воробьев сидевшая на пригорке, взвилась и побежала к селу. Переговариваясь меж собой, двинулись и остальные сторонние зрители. Старики, кто с клюкой, кто без клюки, заковыляли позади всех.
Директор совхоза «Скудный Материк» Трофим Петрович Малыгин подошел к отводной трубе.
Из нее по-прежнему несильной струей текла вода.
Трофим смочил палец в струе, потом сунул его в рот. Пососал задумчиво, скорчил гримасу, отплюнулся.
Удивленно сказал:
— Соленая.
Иван Еремеев и дизелист Нырков ушли с буровой вместе. Они не сговаривались, а просто угадали обоюдное намерение: напиться.
По счастью, сельповская лавка оказалась не на замке, а открытой, и Макарьевна не сидела дома со своей поясницей, а находилась при исполнении служебных обязанностей, торговала.
Прокофий Нырков предложил купить пару бутылок и усидеть их где-нибудь в укромном месте: либо у Ивана дома, либо где он сам проживал.
Но Ивану домой не хотелось. И к Ныркову идти не лежала душа. Он сам не знал, чего ему хотелось. Ему вдруг все на свете опостылело.
— Макарьевна, налей-ка нам, — сказал он. — Мы тут, у тебя, выпьем…
Макарьевна полезла под прилавок. Она там держала в секрете свой распивочный кафетерий, потому что не всяк закупал товар оптом, а ресторана в Скудном Материке покуда не имелось. И теперь уж наверняка не предвиделось.
Оттуда, исподнизу, она выставила им на прилавок два граненых стакана, налитых в аккурат до половины. Дала им по конфетке «Весна» — закусить.
— Ну, будем… — Иван чокнулся с дизелистом.
— Будем, — ответил тот.
К сожалению, другого, более торжественного тоста, под который следовало бы выпить, у них не оказалось. И вообще, все бы, конечно, иначе было сегодня, если бы выпала им удача: был бы праздник как праздник, веселье как веселье, и не уединялись бы они вдвоем, и не торчали бы тут, в этой темной сельповской лавке, воняющей селедкой и копеечным мылом…