Избранные произведения. Дадзай Осаму
Шрифт:
Если так, то и я должна погасить свою радугу. Но боюсь, что она угаснет только после того, как угаснет моя жизнь. Надеюсь на Ваш ответ.
Господину Уэхара Дзиро. (Моему Чехову. М. Ч.)
За последнее время я немного пополнела. Не думаю, что во мне появилось что-то грубое, животное, скорее, я стала больше похожей на человека. За лето я прочла только один роман Лоуренса.
Я не получила от Вас ответа, поэтому пишу еще раз. В моем предыдущем письме было слишком много лукавства, змеиного коварства, Вы, должно быть, разорвали его и были совершенно правы. Я и в самом деле постаралась пустить в ход всю свою хитрость, она проглядывает в каждой строке. Вы, верно, подумали, что я написала это письмо, рассчитывая на Вашу помощь, исключительно ради денег. Не стану этого отрицать, скажу
— Может, он влюблен? — пошутила я. — Уж не в вас ли, маменька?
Но матушка спокойно обронила:
— Не говори так, он великий человек.
В нашем доме всегда с уважением относились к художникам.
Так вот, наш мэтр несколько лет назад потерял жену и через одного родовитого знакомого дядюшки Вада — такого же завзятого театрала, как он — обратился с предложением к матушке, а матушка предоставила мне возможность самой ответить ему. Недолго думая, я тут же написала, что пока не хочу выходить замуж.
— Я ведь могу ему отказать?
— Что ж… Я знала, что из этого ничего не выйдет.
Тогда мэтр жил в Каруидзаве, куда я и отправила письмо с отказом, а еще через день он, разминувшись с письмом и поэтому ничего не зная о моем ответе, вдруг совершенно неожиданно появился сам. Судя по его словам, он ехал по делам на источники в Идзу и по дороге решил заехать к нам. Наверное, все художники таковы, ведут себя, как балованные дети, совершенно не считаясь с возрастом.
Матушка плохо себя чувствовала, поэтому к гостю вышла я и, угостив его чаем в китайской гостиной, сказала:
— Думаю, мое письмо с отказом уже ждет вас в Каруидзаве. Я все хорошо обдумала…
— Вот как… — нервно сказал он и, вытирая со лба пот, добавил: — И все же прошу вас подумать еще раз. Может быть — как бы это сказать получше? — в браке со мной вы не обретете так называемой возвышенной любви, но зато в моих силах подарить вам счастье обеспеченной жизни. Уж это-то я могу обещать. Извините за откровенность…
— Счастье, о котором вы говорите, выше моего понимания. Простите, наверное, это дерзко с моей стороны… Но, знаете, Чехов в одном из писем жене писал: «Роди мне ребенка, я хочу, чтобы ты родила нашего ребенка». А кто-то, кажется, Ницше, в своем эссе говорит о женщине, от которой хотел бы иметь детей. Я хочу, чтобы у меня были дети. Что касается счастья, то тут уж как повезет. Мне, конечно, нужны деньги, но я вполне могу ограничиться суммой, необходимой на воспитание детей.
На лице мэтра появилась странная улыбка.
— Вы удивительная женщина, — сказал он, — люди редко называют вещи своими именами. Вы бы могли стать для меня источником нового вдохновения.
Он говорил с пылкостью, неподобающей его возрасту. Я даже подумала о том, что, если бы я и в самом деле стала источником нового вдохновения для этого замечательного художника, моя жизнь, несомненно, обрела бы смысл, но я никак не могла представить себя в его объятиях.
— И вам было бы все равно, что в моем сердце нет никакой любви? — улыбаясь, спросила я, и он ответил совершенно серьезно:
— От женщины нельзя ничего требовать. Довольно, что она просто живет рядом.
— Но для такой женщины, как я, брак немыслим, если нет любви. Я уже не ребенок. В следующем году мне будет тридцать, — сказала я и неожиданно для себя самой смутилась.
Тридцать лет. Мне вдруг вспомнились слова из давно прочитанного французского романа: «До двадцати девяти лет женщина источает аромат девственности. Но тело тридцатилетней женщины лишено этого аромата». Невыносимая тоска
— Вам нельзя влюбляться. Вы будете очень несчастны, если полюбите. Во всяком случае, не позволяйте себе этого, пока не повзрослеете. Дождитесь, когда вам будет тридцать, тогда и влюбляйтесь.
Мне тогдашней все это казалось диким, совершенно непонятным…
— До меня дошли слухи, что вы собираетесь продавать этот дом? — вдруг с недоброй усмешкой спросил мэтр.
Я засмеялась.
— Извините. Мне вдруг вспомнился «Вишневый сад». А что, вы готовы его купить?
Очевидно, поняв мой намек, мэтр замолчал, сердито скривив рот.
Разговоры о том, чтобы продать нашу аристократическую усадьбу за пятьсот тысяч новых йен, действительно велись, но они так ничем и не закончились. Быть может, какие-то слухи дошли и до мэтра. Однако выступать перед нами в роли Лопахина ему было явно не по душе, настроение у него окончательно испортилось, и, поговорив еще немного на разные светские темы, он уехал.
Уверяю Вас, я вовсе не хочу, чтобы Вы стали Лопахиным. Я просто прошу Вас не противиться домогательствам со стороны не очень молодой женщины.
Я впервые увидела Вас очень давно, шесть лет назад. Тогда я еще ничего о Вас не знала. Вы для меня были только наставником брата, причем наставником, не вызывающим особого доверия. Помните, как мы вдвоем пили сакэ из бокалов? Вы еще позволили себе тогда небольшую шалость, которую я приняла совершенно спокойно. Мне просто вдруг сделалось легко-легко. Я не задумывалась над тем, нравитесь ли Вы мне или не нравитесь. Потом, стараясь сделать приятное брату, я стала брать у него Ваши книги. Кое-что показалось мне интересным, кое-что — не очень, я не слишком усердный читатель, но за эти шесть лет — трудно сказать, с какого точно времени это началось — мысли о Вас словно туманом окутали мою душу. Мне вдруг с необыкновенной отчетливостью вспомнилось то, что случилось с нами, когда мы поднимались по лестнице, ведущей из подвала на улицу, и у меня возникло какое-то странное ощущение, что именно тогда и определилась вся моя дальнейшая судьба. Меня с неудержимой силой повлекло к Вам, и, подумав, что это, наверное, и есть любовь, я тихо заплакала, почувствовав себя такой беспомощной, такой одинокой. Вы совсем не похожи на других мужчин. Не думайте, что я просто влюбилась в писателя, как Нина из «Чайки». Я не из тех девиц, которые бредят литературой и литераторами, мне не хотелось бы, чтобы Вы сочли меня обычной поклонницей. Я хочу от Вас ребенка.
Возможно, если бы мы встретились много лет назад, когда и Вы были один, и я еще не вышла замуж за Ямаки, мы бы могли пожениться, и мне не пришлось бы теперь так страдать… Впрочем, я уже примирилась с мыслью, что мне никогда не стать Вашей женой. Грубое насилие прети г мне, я не собираюсь ни у кого Вас отнимать. Я согласна быть Вашей содержанкой (мне ужасно не нравится это слово, я хотела было написать «любовницей», но ведь, если называть вещи своими именами, «содержанка» — более точно). Вот только, насколько мне известно, содержанкам тоже приходится несладко. Говорят, что их бросают, как только они становятся ненужными. Что мужчины, перевалив за шестой десяток, как правило, возвращаются к законным женам. Еще на улице Ниснкатамати я не раз слышала, как старые служанки говорили: «Что угодно, только не в содержанки». Но ведь в нашем случае все совсем по-другому, не так как у всех. Ведь для Вас самое главное — это все-таки Ваша работа. И если Вы меня любите, для Вашей работы будет только лучше, если мы будем вместе. Ваша жена должна это понять. Не исключено, что мои аргументы покажутся Вам странными и не очень убедительными, но я уверена в своей правоте.