Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания
Шрифт:
Несколько лет назад моя жена Наталья Ивановна съездила со мной в Мещовск и нарисовала дом Кулагина. На рисунке он такой же, каким был в моем детстве. А над ним парит собор Благовещения, который по тогдашней детской малости своей я не всегда видел из-за заборов, сараев, садовых деревьев. И даже из травы в саду, такая она была в детстве высокая.
Взрослые часто посматривали на черный циферблат собора (наручных часов ни у кого не было). Белые стрелки в черном кругу двигались чуть ли не под облаками. Я тоже смотрел на городские часы, но не понимал языка стрелок и цифр, хоть и умел бойко читать. Узнавать время по часам Благовещенского собора научился уже в доме Добровой.
Показываю
В этот раз перед домом играли дети. Среди них две девочки постарше, гостьи из Москвы. Мещовцы — народ, если можно так выразиться, ненавязчиво практичный. Сколько выходцев из знакомых семей переселилось в столицу!
— Ты много букв знаешь? — спрашивали, перебивая друг дружку маленькие девочки из дома № 13. Это меня умилило. И я здесь учился читать! Как много теперь детей в доме и во флигеле! А были только мы с Димой и девочка из семьи Словиков.
— Я знаю четырнадцать букв! — Я — уже шестнадцать! А я — двадцать!
Тут подъехал на велосипеде улыбающийся мальчишка.
— А ты, Вася, — обратились грамотейки к велосипедисту, — сколько букв запомнил? Одну? Две?
Держась за руль, мальчишка гордо провозгласил:
— Эх, вы! Четырнадцать! Двадцать! Я знаю тысячу букв! Даже не сосчитать, сколько я знаю букв!
Пожилая женщина, бывшая учительница, работавшая с моим двоюродном братом Шурой, преподавателем биологии, пригласила нас с Натальей Ивановной в дом. Не помню, сколько дверей во сколько квартир вело со двора, две, три, может, и все четыре. Из зала выгородили и эту клетушку с комнаткой и кухней. За столом — приветливый слепой дедушка в зеленых очках. В моем детстве у маленьких детей дедушек не было. Слышались голоса из соседних выгородок. Ничего общего с тем домом, где родился Дима. Кстати, он — популярный в области агроном. Бывшая учительница совсем по-свойски спросила: «Ну, как Дим Димыч?»
Пили кофе, беседовали. В детстве я про кофе только читал. Мама наливала почти такого же цвета овсяное толокно. И говорила, что оно очень полезно. Еще более полезным, но почему-то лишь для детей (хитрые взрослые его не пили), считался рыбий жир, чуть зазевался за игрушками или за книгой, и тебе в рот уже вливают пахучее, противное зелье. Нынешние малыши не знают этого мученья. Я даже боялся слово «полезно». Значит, будет что-то ужасное, в лучшем случае — невкусное.
И все же, став взрослым, я посещал дома, похожие на кулагинский дом моего детства. Так, например, чувствовал себя как дома в музее Короленко в Полтаве. Или в Пскове, в доме легального марксиста Струве. Дом сохранил прежний вид потому, что там когда-то побывал Ленин. У Струве были две маленькие дочки. Они расхаживали по зале, заложив руки за спину, и подражали обоим марксистам, легальному и нелегальному. «Каутский!» — с вызовом произносила одна. «Бернштейн!» — ехидно отвечала другая. (Вот с чего иной раз начинаются революции и перевороты.) Может, при советской власти эти комнаты тоже успели разбить на клетушки и лишь память о вожде революции позволила вновь навести здесь дореволюционный уют.
Теперь я понимаю, что раннее детство ухитрился, в сущности, прожить в старой России. А в детском саду и в доме Добровой началась новая.
1968, 1990, 1996
МОИ ВСТРЕЧИ С ПУШКИНЫМ
Как-то я выступал перед учениками младших классов в Тарусской детской библиотеке.
— Расскажите о ваших встречах с Корнеем Ивановичем Чуковским, — предложила библиотекарша.
Я рассказал. Тогда встал маленький мальчик с пылающим от волнения лицом и выпалил:
— Расскажите, пожалуйста, о ваших встречах с Александром Сергеевичем Пушкиным!
Мы с библиотекаршей расхохотались. А ведь такие встречи были, и не всегда приятные.
1937 год. Как и во всей стране, столетие со дня смерти Пушкина отмечалось и в нашей, Льва-Толстовской, неполной средней школе. Она стояла на отшибе за большаком, соединявшим Полотняный завод с Калугой. Пушкин мог по нему проезжать. И его взгляд мог упасть на лесной пригорок над речкой, где потом поставят нашу деревянную двухэтажную школу.
Все классы собрались в тесном зале на пушкинский утренник. Один читает «Песнь о вещем Олеге», другая пылко декламирует:
И на обломках самовластья Напишут наши имена!Старшие мальчик и девочка разыгрывают сцену у фонтана из «Бориса Годунова». Лермонтовское «Смерть Поэта» читали дважды.
И вы не смоете всей вашей черной кровью Поэта праведную кровь!Пушкин превращался в нашего единомышленника. За его страдания и смерть разным там вредителям и недругам надо еще расплачиваться и расплачиваться. Но и враги не дремали. Чего только тогда не приписывали их проискам! Где только не искали вредителей! Пришлось содрать с тетрадок и сжечь все обложки, где вместе с картинками на пушкинские темы оказались призывы к школьникам немедленно свергнуть советскую власть. Прежде чем бросить сизые обложки в огонь, мы искали на цепи вокруг дуба зеленого надпись: «Долой Ворошилова!», а на мече князя Олега и сбруе коня призыв «Долой ВКП(б)!», но сколько ни бились, ничего не обнаружили, отчего наша ненависть к вредителям лишь усилилась: надо же, как ловко замаскировали свои деяния. Но кому надо, те прочли!
Девочка из второго класса прочла всем надоевшее из «Книги для чтения»:
Румяной зарею Покрылся восток, В селе за рекою Погас огонек.Как смеялся папа, найдя у меня в учебнике этот стишок! Он потихоньку сказал маме, что так начинается неприличное стихотворение «Вишня», будто бы написанное Пушкиным в Лицее. Здесь диверсии не было. Просто методисты не нашли у Пушкина ничего более сладкого и умильного, что по их мнению требуется младшим школьникам.
Я представлял первый класс. В юбилейном номере «Пионерской правды» нашел два стихотворения и пришел от них в полнейший восторг: «Делибаш» и «Вурдалак».
Перестрелка за холмами; Смотрит лагерь их и наш; На холме пред казаками Вьется красный делибаш.Папа был рад, узнав, что мне понравились эти стихи. В 1917 году между двумя революциями, буржуазной и социалистической, он был ротным библиотекарем и почти каждый день в газете «Ржевская заря» печатал стихи, призывая всех социалистов не ссориться, не нападать друг на друга, не губить нарождающуюся демократию. Тут ему пригодился и пушкинский «Делибаш»: