Избранные произведения. Том 2
Шрифт:
После размеренного шепота Гоби теплым и родным показался Ирине голос Михаила.
И звериные морды, окружившие ее в передней, дружественно смотрели на нее своими стеклянными глазами.
— Я говорил! — ироническим жестом показывая на «зверей», сказал Гоби. — Это еще цветочки, увидим, наверное, и не то.
Ирина укоризненно посмотрела на него.
Вошел Адам.
Лицо у него было такое, какое должно быть, как казалось Ирине, у человека, живущего со зверьми.
Она сделала к нему шаг навстречу и протянула
— Как я рада, что я пришла к вам. Это ничего, что мы не знакомы, правда?
— На земле все знакомы, даже родня, — полушутя ответил Адам, — только мы забываем про это.
— Все-таки позвольте представиться: Гоби, — сухо откланялся Гоби.
— Рад и вам, — сказал Адам, вглядываясь в гостя, — прошу в комнаты.
Гоби уверенно прошел вперед, за ним Ирина с Адамом, сзади всех Михаил. Его радости не было конца, что так хорошо все познакомились. Он немного боялся за первую встречу Адама с Гоби.
Виктор, изящно округляя руку, представился Гоби и Ирине. Его уши и шея покраснели при этом.
— Сядем прямо за стол, там вино и яблоки, — приглашал Адам.
— И кактусы, — сказал Гоби Ирине.
— Да, и мои друзья кактусы, — ответил, услышав его, Адам, — они потеснились сегодня, чтоб дать нам место.
Он усадил Ирину между собой и Виктором. Михаил и Гоби сели напротив. Блаженно алое кьянти засияло в стаканах.
— Я поднимаю, — сказал Адам, — свой стакан за девушку среди нас и, в лице ее, — за всех девушек нашей зеленой земли.
— За вечную женственность! — крикнул Виктор.
— Как хорошо у вас! — воскликнула Ирина. — Мне еще нигде не было так уютно.
— Теперь вы возьмите банан.
Виктор и Михаил стали отламывать бананы. Гнездо захрустело. Сверкнули легко отпадающие звенья шелухи, и обнажилось нежное тело плода.
Адам ежеминутно вставал из-за стола, угощая и подливая вина.
— Вы видите, какой он удивительный, какой хороший, — убеждал Михаил Гоби.
— Заурядный чудак, — отвечал Гоби, — а вино хорошее, настоящее.
— У него все настоящее.
У Виктора сухим блеском блестели выцветшие глаза. Вечная женственность у него очень легко находила себе мгновенные воплощения. В наружности Ирины не было ничего, что мешало бы Виктору видеть и в ней одно из воплощений. Многое даже способствовало этому. Только Виктор не знал, как начать мистический роман. На несколько фраз о голубой розе Ирина ответила так же, как Михаил. Новалиса она не читала, но с современной поэзией была кое-как знакома. Путем тончайших вопросов Виктор теперь выведывал, знает ли она его стихи.
Адам тоже странно взволновался присутствием Ирины. Он вглядывался в ее лицо, отнюдь не красавицы, но простое и привлекательное, и пред ним проходили вереницы пленительных женских образов, оставленных на вечные времена в Сиене ее простодушными художниками. Та же волнующая неправильность, та же подвижность, та же приноровленность черт лица к выражению интимных шорохов души, что и у сиенских мадонн, очаровывала Адама.
Совершенно неожиданным праздником для Адама было появление Ирины в его доме, среди его кактусов, за этим столом, заставленным райскими плодами. Но меньше всего хотелось выдать Адаму свое волнение. Он держал руку на сердце и ждал, когда биение его станет более спокойным, чтоб докончить свой тост, прерванный Виктором.
— Я хотел бы, — произнес он наконец медленно из того угла, где стоял, не возвращаясь на свое место рядом с Ириной, — сказать еще несколько слов о том, что такое девушка на земле.
Все прислушались: Гоби — иронически улыбаясь, Михаил — восторженно, Виктор — закинув голову, а Ирина — с пылким вниманием, которым она дарила каждого, а тем более полюбившегося ей человека.
Адам готов был начать говорить, но вдруг все вздрогнули, услышав голос, раздавшийся в дверях:
— Bonjour! Гостеприимный хозяин даже дверей не запирает.
Все обернулись на голос.
В дверях стоял и кланялся очень смешной человечек.
Глава VII
На площади Александринского театра, среди классических творений Росси, там, где юркий и кривой переулок бежит к Гостиному двору, на углу стоит дом ропетовской, петушиной архитектуры. Колонны Росси возносятся торжественно и строго, певучие фризы театра величаво венчают мощные стены, а ропетовский дом, не обращая на них внимания, заливается голосисто всеми своими петушками, фальшивой резьбой из камня под дерево, приступочками, подоконниками, гребешками. Он нестерпимо криклив среди спокойной процессии колонн.
Таков же восьмидесятник среди других поколений.
Вошедшего старичка звали Розин, Сасоний Львович Розин. Алощекий и под старость, с вьющимися седыми кудельками, может быть, от щипцов куафера, с беспричинно восторженным взором, в галстучке, не приведи бог каком пестром, в распахивающемся пиджаке, с Эйфелевой башней на пухлой, дутого золота цепочке, он посылал воздушные поцелуи всему собранию.
Адам, вспомнив какой-то старомодный жест, приветствовал его из угла рукой и сказал:
— Входи, Сасоний! Поцелуемся после. Здесь молодежь, зеленая Россия. Полюбуемся на них, старик.
— Je suis jeune! Je suis jeune! — выпалил Сасоний, махнув раздушенным платочком, ловко вытянутым из карманчика. И, найдя глазами единственную даму — Ирину, уселся рядом с ней, витиевато спросив позволения.
Усевшись, он расшаркался под столом, кивая в сторону Гоби, Михаила и Виктора.
Гоби насмешливо показывал на него глазами Ирине, несколько испуганной таким соседством. Михаил смотрел на него спокойно, Виктор уже ревновал.
Когда он уселся и расшаркался, Адам подошел налить ему вина; они поцеловались.